Красная гиена - Вероника Эскаланте Льяка

мать Клаудии, подошла к тому месту, где Моника Альмейда пыталась молиться с четками, но забывала слова и не могла целиком произнести «Радуйся, Мария».

– Это все твоя дочь виновата! – закричала Марта и толкнула ее со стула.

Сеньор Косио удержал жену за плечи, прежде чем та бросилась на Монику.

– Извините, простите ее, – говорил он, оттаскивая супругу.

– Это была идея твоей чокнутой Летисии! Из-за нее моя девочка мертва! – повторяла женщина.

Несколько рук поспешили поднять Монику Альмейду с пола.

Похоронное бюро было переполнено скорбящими и зеваками, которые хранили молчание и, не в силах смотреть на чужую боль, отводили глаза в пол, на потолок, на цветы, наполняющие пространство ароматом смерти. Тихие голоса взывали ко Вселенной и к Богу – кукловоду, перерезавшему нити по своему желанию, – с мольбой, чтобы его жажда крови насытилась двумя мертвыми девушками и он не забрал еще чью-нибудь дочь.

Марта Косио вырвалась из рук мужа и побежала к сосновому гробу, где покоилось тело ее дочери, безучастной к родительским спорам. Оставь меня здесь, умоляла она мужа, который снова взял ее за локоть и сжал сильнее. Тебе пора домой, процедил он сквозь зубы, дергая ее так же, как всякий раз, когда она отказывалась ему угождать, прислуживать и с готовностью отвечать, когда он срывал с нее одежду, обдавая своим дыханием, хранящим следы алкоголя, табака, а порой – поцелуев и слюны других женщин. Марта закрывала глаза, и он взбирался сверху. Ее жизнь проходила между тем, что она избегала видеть, и тем, на что была вынуждена смотреть.

– Оставь ее, отпусти! – закричала Моника Альмейда, вставая перед сеньором Косио.

– Не лезь в наши дела, – пригрозил он, не отпуская жену.

– Побудь с моей дочерью, не оставляй ее одну, – умоляла Марта Косио, пока муж тащил ее в машину.

* * *

Сейчас Моника Альмейда стоит рядом с катафалком, куда помещают гроб, чтобы отвезти его на кладбище, и не дает закрыть дверцу.

– Можно мне поехать с вами? – спрашивает она у одного из мужчин в черном, высокого и очень худого, с костлявыми бледными руками; тот уже дважды повторил, что должен закрыть машину.

Леопольдо Лопес, владелец похоронного бюро, протискивается к ним между соляными изваяниями, молча наблюдающими за происходящим.

– Я хочу ее сопровождать.

– Под мою ответственность, – говорит Леопольдо Лопес, усаживаясь за руль.

– Но… – пытается возразить другой человек в черном.

– Сеньора поедет с дочерью на кладбище.

6

Воскресенье, 1 сентября 1985 г.

22:00

Судебно-медицинский эксперт Эстебан дель Валье в окровавленном халате и сдвинутых на макушку защитных очках отхлебывает колу, не сводя взгляда с тела на столе перед собой. Он работает в главной городской больнице, в морге, который одновременно является службой судебно-медицинской экспертизы.

Эстебан не спал больше двух суток. Откуда-то из радиоприемника доносится повтор выступления президента Мигеля де ла Мадрид Уртадо[9] с третьим ежегодным докладом:

Для удовлетворения настойчивых требований населения мы значительно усовершенствовали систему отправления правосудия и развернули широкую национальную программу общественной безопасности, дабы очистить и модернизировать правоохранительные органы, повысить их профессионализм.

Мы провели беспрецедентную работу по борьбе с незаконным оборотом наркотиков.

Мы также работали над профилактикой наркотической зависимости и реабилитацией тех, кто от нее страдает.

Нравственное обновление стало непреложным обязательством и неизменной нормой поведения.

Мне хорошо известно, сколь многое еще предстоит сделать, но тенденция к ухудшению повернулась вспять.

Будем настойчивы в нравственном обновлении общества: от нации зависит, чтобы это требование стало постоянным и необратимым.

Той ночью, когда были убиты девушки, его разбудил ветер; незакрытая форточка в кухне билась о стену. Звук навеял воспоминание об отце: как тот при смерти стучал кулаком по письменному столу, чтобы разбудить сына, спящего в кресле рядом. Ветер перенес эту сцену в его сновидение: Эстебан опять увидел себя пятнадцатилетним в том же доме, с больным отцом. Мать с братьями бросили их год назад или, может, чуть больше – он сбился со счета, заботясь о старике. Эстебан, старший из трех детей четы дель Валье Медина, остался, потому что понимал и разделял отцовские навязчивые идеи. Его отец был врачом, мать – домохозяйкой. Вскоре после того, как старший сын произнес первое слово, отец взял на себя задачу обучить мальчика медицине и анатомии человеческого тела, поэтому Эстебан, в отличие от сверстников, оцарапавшись, говорил, что получил повреждение кожного покрова, синяки называл гематомами, ноги – нижними конечностями, а руки – верхними.

У отца была навязчивая идея: он уверял, что жизненную энергию можно измерить, проверить, взвесить; хотел найти силу природы, мощь мироздания. Он проводил опыты над животными, умерщвляя их в присутствии сына, в лаборатории, построенной в саду, чтобы работать подальше от посторонних глаз. Он рассуждал вслух перед Эстебаном, который повторял те же фразы в школе. Учителя, как ни старались, не могли уберечь застенчивого ребенка от насмешек одноклассников.

– Тебе придется наблюдать и изучать мою смерть, – сказал отец, когда у него диагностировали лейкемию.

Жена обвинила его в том, что он специально не хочет лечиться, чтобы испытать приближение смерти на собственной шкуре. Поэтому она с двумя детьми бросила мужа после бесплодных увещеваний пройти курс лечения и не дать себе умереть.

– Жизненную энергию обретает только живой, – заявила она перед уходом. – Я не собираюсь наблюдать за твоим самоубийством.

Эстебан остался, за что друзья и родственники считали его примерным сыном, не подозревая об истинной роли: лаборанта.

В ту ночь его разбудил стук по столу; он потерял счет времени, агония отца затянулась на несколько недель. Эстебан почти не спал, помогая, записывая, отслеживая. Отец, превратившийся в подопытного кролика, до последних мгновений давал ему отчет об изменениях в своем теле. Эстебан взвешивал, измерял, фотографировал. Но, даже сделав десятки снимков, он не смог запечатлеть момент потери жизненной энергии или осознать, когда начал фотографировать труп.

* * *

Через пятнадцать лет после смерти отца Эстебан смотрит на тело писателя Игнасио Суареса Сервантеса и не может начать вскрытие. Взгляд останавливается на опухшем, грязном, в синяках и запекшейся крови лице, изменившемся до неузнаваемости. Дважды, когда на его столе оказывался друг, Эстебан впадал в ступор, не знал, что делать: поговорить с ним, попрощаться или спросить разрешения на вскрытие.

«Скорая» подобрала Суареса на месте аварии; в рапорте, предоставленном дорожным патрулем, сообщалось о двух автомобилях: сером «Форде Фэйрмонт» модели 1984 года с госномером LKM-265, принадлежащем Игнасио Суаресу, и «Рено-18» 1982 года выпуска с госномером GTR-892, находящемся в собственности у Виктора Родригеса Акосты.

Игнасио Суарес был еще жив, когда