Чердаклы - Валерий Шемякин

– Территория без правил, – раздается в полутьме чей-то голос. – На нас не распространяется.

– Что не распространяется?

– Ничего.

В темном углу искрят провода.

– Вам нехорошо, коллега? – Перед ним появляется какой-то упырь с огромной головой. – Это потому, что вы давно ничего не ели. И не пили. И не курили. – При крайней худобе у него непомерно громоздкое тело – выпирающая грудь, выступ на спине, похожий на срезанный горб, как у хоккеиста в полной экипировке.

– Я не курю.

– Вот именно. Пойдемте, пойдемте. Как раз время трапезы. – Упырь подхватывает его под руку и тащит по скрипучим доскам куда-то в темную глубину чердака. – Доктор Некрозов, – представляется он на ходу.

– Давыдов.

– Знаю, знаю, вы ведь давно прошли кастинг.

Кастинг? Ха. Они останавливаются возле пролета, перекрытого старым театральным занавесом, бывшим когда-то плюшевым. Занавес отдергивают, Давыдова заталкивают в пространство, напоминающее ветхозаветную гостиную. Здесь куча всякой рухляди – комоды, секретеры, этажерки, довольно прочный еще дерматиновый диван с полочками и зеркалами. На стене поблекшие репродукции из журнала «Огонек» – девочка с персиком, Иван-царевич и Серый волк. Кажется, он попал во времена детства, к деду в деревню…

В глубине длинный стол, за которым десятка полтора разновозрастных малолеток. Младшему лет восемь, старшему – высокому толстяку – можно дать и семнадцать.

Недалеко от стола, прямо на пыльном полу, стоит железная бочка, доверху наполненная какой-то белой бурдой. Похоже на сметану, думает Зиновий, хотя нет, это другое – мучная затируха или клейстер. Два пацана подходят к бочке с эмалированным тазиком…

Доктор Некрозов берет черпак, наполняет тазик почти до краев, пацаны в четыре руки несут его к столу, ставят на середину, и тут же начинается трапеза – все не спеша, по очереди зачерпывают ложками эту баланду и отправляют себе в рот. Маленький мальчик с большими ушами внезапно вскакивает, взбирается на стол, быстро пробегает и останавливается напротив толстяка в тюбетейке:

– Ты чавкаешь, охламон! – кричит он. – Перестань чавкать! Ты же не у себя дома.

Толстяк смачно рыгает:

– Я тебя грохну!

Начинается перепалка. Пацаны вскакивают, размахивая ложками, кричат друг на друга, изрыгая самую отборную ругань. Доктор смотрит на это буйство спокойно, почти равнодушно. Берет Зиновия за рукав и, показывая пальцем на каждого из пацанов, вполголоса произносит: Чувырла. Жеребец. Фуфлыга. Гегемон. Карантин. Учпедгиз…

– Учпедгиз? – с удивлением переспрашивает Зиновий.

– Да. Вот тот блондин в очках со значком БГТО на груди. Учпедгиз. Он не местный. Он контролирует хлам в Кунеевке. Он там, можно сказать, король. Тут у нас с деловым визитом.

Перепалка обрывается. Все как по команде разом садятся и вновь начинают хлебать. Давыдов замечает, что Учпедгиз сидит как-то отстраненно, тянется за баландой издалека, спокойно. Во время всеобщего гвалта он единственный не произнес ни слова.

Зиновий ощущает сладковатый запах, трудно определить, откуда он идет, скорее всего, из бочки. Давыдову становится не по себе, не то чтобы неприятно, скорее наоборот, но он чувствует слабость, появляются светящиеся точки в глазах. Боже мой, неужели и Тата где-то здесь, среди этих чувырл?

Доктор подходит к столу, но не останавливается, идет вокруг и не переставая бубнит что-то совершенно непотребное: Матери нет. Бога нет. Земля плоская. Тебя никто не любит. Не старайся. Не надейся…

– Все, я – в хлам! – говорит один из пацанов и тут же валится под стол. Следом за ним другой:

– Я – в хлам, – и тоже падает…

– Я – в хлам…

Один за другим. За столом почти никого не остается. Только Учпедгиз сидит в сторонке, чуть покачивается и что-то бубнит… Отцы… скворцы… скопцы… На пыльном полу валяются обездвиженные пацаньи тела. Доктор обходит их, возвращается к Давыдову и, глядя ему пристально в глаза, произносит:

– Не надумали еще?

– Что? – встревоженно спрашивает Зиновий.

– Перекусить.

– А что это?

– Препарат. На основе двойной целлюлозы, с добавлением биологического компонента…

И в этот момент Зиновий замечает, как из бочки с белой баландой поднимаются пузыри, вздуваются на поверхности, образуя странные фигуры – не то животных, не то гадов морских. Показались человеческие гениталии – сначала мужские в полной эректоральной красе, затем женские, раздувающиеся, растущие, раскрывающиеся, как бутон розы.

Давыдов ощущает, что он поплыл, расслоился, оставаясь здесь, возле бочки, одновременно вылетает куда-то за пределы этого закутка. Вот он уже бредет по чердаку, по всему периметру, забредает в самые захламленные уголки. Под ногами валяются банки из-под краски, котелки, мешки с известкой и окаменевшим цементом. Куча старых елочных игрушек – картонные, никому уже не нужные поделки из прессованного картона, зайцы, русалки, олени, покрытые алюминиевой краской, слоники из папье-маше, маски клоунов из жеваной газеты, серпантин, конфетти, хлопушки…

Да, он пытался быть холодным, замыкаться во время Татиных криков, представлял Северный Ледовитый океан, снежное безмолвие, белых медведей. Это помогало. Но однажды он увидел внутри себя айсберг, плывущий в пустынном море, айсберг приобрел вид огромного литого белого младенца с раздутыми щеками, выпуклым животом, толстыми ляжками… Да, конечно, ассоциация с Титаником вполне уместна. Но ведь в реальной истории не было беременностей и абортов? Или создатели фильма что-то утаили?..

Он шагает и видит себя как бы со стороны. Он поднимается на крышу и спускается на технический этаж, стоит рядом с кабиной лифта и дожидается там самого себя. А вот он сидит в какой-то келье и ждет, пока сам поднимется к себе. Он идет к зеркалу, к своему отражению. И это отражение реальнее его самого. Это другая его половина. Ждущая половина. Он видит себя в облике обтянутого в трико Супермена. Он раздвоился для того, чтобы вторая его половина стала хозяином положения, путеводителем, руководителем, состоящим из бумажного мусора…

Когда в объятиях Супермена он увидит Тату, он поймет, что это обман. Но он все равно проверит, реально ли все это. Он подойдет к Супермену, указательным пальцем ткнет его в серый лоб, оп-ля! – лоб провалится, появится дырка, бумажная труха посыплется внутрь, пыль всколыхнется над дырявой головой. Там ничего не будет. Только подсохшая пульпа. И пустота.

– Да вы присядьте, – говорит Некрозов. – Утомил я вас. Вы ведь не завтракали. А поскольку вы не пьете и не курите, на вас это все так сильно действует… экс-тримо, экс-кремо…

Зиновий опускается на скамейку и встряхивает головой, пытаясь избавиться от наваждения.

– Это что у вас тут – секта? – спрашивает он.

– Надо уметь освобождаться, – будто не расслышав вопроса, произносит Некрозов. – Вот чего вы мечетесь по чердаку? Ищете женщину! Бремя такое у вас. Никак не избавитесь. А вы вот покушайте – и женщина вам будет не нужна. Этим мальчикам, – он кивает головой под стол, – женщина не нужна. Не нужна им девица-красавица. И дети будут не нужны. И семья. Они свободны. Совсем свободны. От всего. Свободные граждане свободной страны.