Беременна от олигарха - Лана Пиратова

Она хотела, я знаю что хотела, меня просто нельзя не хотеть. Я же видел, как она текла. А ее соски? Этот непорочный рот на моем…

Так, все. Хрен с ней, с этой девкой, она такая же, как и все остальные, ничего особенного. Задница, сиськи… а сиськи-то у неё классные, и задница… Черт, опять.

Не хватало ещё сидеть тут со стояком. Тогда секретарша Оксана подумает, что это на неё такая реакция и кинется расстегивать мне штаны, как только все уйдут.

А я не хочу. Бля! С какого момента я перестал хотеть минета Оксанки. С того самого момента, старик, когда эта посудомойка ворвалась в твою жизнь.

Это не я в её жизнь ворвался, а она в мою.

Вот хрень!

Я еще и разговариваю сам с собой.

Нет, эта девчонка доведет меня…

Кое-как досидев до конца совещания и так толком ничего и не решив, я вышел из здания. Сегодня надо было еще наведаться в фонд.

Надо максимально загрузить себя работой. Делами. Проектами. Чтобы вытравить эту чертовку из головы.

Охранник Глеб уже ждал меня у машины. Зазвонил телефон, я остановился, чтобы достать его из кармана пиджака, и в этот момент услышал визг тормозов.

Черная машина резко встала, как раз напротив входа и я увидел или почувствовал или не знаю что вообще такое, но черный ствол направился прямо на меня…

Секунда…

Я успел только открыть рот и увидеть, как Глеб одним прыжком очутился около меня.

Вторая…

Падаю на тротуарную плитку, грузное тело Глеба придавливает меня и обездвиживает.

Третья…

Звук выстрела, второй. Глеб вздрагивает на мне и я читаю ужас в его медленно закрывающихся глазах.

– Мать твою-ю-ю-ю! – кричу что есть мочи.

Пытаюсь что-то понять. Не могу встать.

В следующую секунду машина с визгом срывается с места и уезжает на глазах у шокированной публики.

– Что!

– Вы живы? – кто-то тянет ко мне руки.

Люди снимают с меня обмякшего Глеба, и я как ошалелый смотрю на его бездыханное тело и багровые пятна крови на нём, на себе, на тротуарной плитке.

– Врача! Срочно, скорую! – я падаю на колени и пытаюсь привести водителя в чувство, но он неподвижен.

Страх, ужас, боль, удивление… а потом злость, ярость.

– Сука! – говорю я никому, куда-то вдаль, туда, где скрылась сейчас черная машина.

Стук в висках, в сердце. Неутихающая дрожь в руках и ногах. Я сижу в камере с серыми стенами и без конца стучу ногами об пол.

– Прекрати, – нервно оборачивается на нарах напротив соседка по камере.

Взгляд её злой, усталый. И я, конечно, прекращаю, не хочу неприятностей.

Глупо.

Потому что вот это, Лея, и есть твои самые настоящие неприятности.

Почему?

Да, потому что ты дура набитая. Работу нашла, поверила.

Только сейчас в памяти стали всплывать какие-то обрывки маминых рассказов про какую-то десятиюродную племянницу Олю, которая связалась не с той компанией.

Я вздохнула.

Если мама узнает, я не переживу. Она не переживёт. Что же будет, что она скажет? Что соседи скажут? Господи, может это всё-таки ошибка, может просто обознались?

Я вспомнила, как у меня снимали отпечатки пальцев, как ослепила вспышка фотоаппарата. А я, как полная дура, глупо смотрела и улыбалась и думала всё это шутка. А теперь сижу и жду, когда же мне всё объяснят.

Шаги. Кто-то приближается. Неприятный лязг засова.

– Теплова, на выход!

Я подскочила и скорее пошла, чтобы не думали, что я не слушаюсь и не хочу разобраться. Я хочу.

Повели по коридорам. Длинным, с запахом застарелой канцелярии. Потом по другим, более современным чистым, светлым.

Да, сейчас всё выяснят и отпустят домой. В общежитие. И я никогда больше не буду делать того, что просила Оля. Найду другую работу, пусть с небольшой зарплатой, но не такую непонятную, скрытную.

Меня завели в кабинет. Маленький, загроможденный старой мебелью. За столом тощий с неприятным лицом следователь. Он окинул меня быстрым взглядом и указал на стул.

Я села безропотно. Жду, что он скажет, что спросит. Я всё расскажу, всё, пусть не думают…

– Вот бумага и ручка, пиши фамилии, имена, явки, пароли.

– Что? – мне ничего непонятно.

– Имена и фамилии всех членов вашей преступной группировки, – надавливает следователь на слово «группировки».

– Какой группировки?

– Преступной, – терпеливо повторил он.

– Но я не знаю ни про какую группировку, – жалобно говорю и заглядываю ему в глаза, чтоб поверил.

– Значит, сотрудничать со следствием мы не желаем? – злобно улыбается он.

– Я хочу сотрудничать, но не понимаю, о чём Вы говорите.

Он смотрит на меня как на дуру.

– Тогда пиши имена подельников! – громко орет мне в лицо.

Страх и непонимание, чего от меня хотят, сковали разум. Я сидела, хлопала ресницами и теребила ручку, которую он впихнул мне в пальцы.

– Не надо смотреть на меня телячьим взглядом, все вы, как наркоту таскать и ширяться, так вперёд, а как попались, так не знаю, не помню. Пиши, дрянь, я тебя закрою лет этак на десять, а может на пятнадцать. Это уже от тебя будет зависеть. На десять или на пятнадцать.

Он зло ухмыльнулся.

В сознании творилось что-то неладное.

Да и физически я ощущала себя как-то иначе. Меня тошнило, сводило в животе, кидало в жар, потом в холод.

Этого не может быть, это не я. Такое не могло произойти со мной. Я же делала всё правильно, ничего не нарушала, никого не обидела.

Но теперь я здесь.

От следователя я вернулась в камеру ещё больше испуганная.

– Что они тебе шьют? – прохрипела прокуренным голосом соседка и повернулась ко мне, подперла ладонью лицо и приготовилась слушать.

Вид её меня пугал, такой замызганный потасканный. Грязные непричёсанные волосы падали на смуглое лицо.

– В каком смысле? – проговорила я словно в какой-то прострации, не понимая и ничего не ощущая.

– Ну, статью какую? Ты что в первый раз что ли?

– Да.

– Понятно. А за что взяли?

– Я не знаю, говорят, как будто я наркотики распространяю.

– О, ну всё, мать, считай самая крыша. Можешь и на двадцатку налететь.

– Чего?