Карающий ангел - Елена Ярошенко

— Заметила. Такие проникновенные молодые люди с голубенькими глазками обычно легко проникают куда угодно. Они просто вездесущи…

— Но ты же не можешь отрицать, что Соня — человек широких воззрений и с ним интересно? Не надо изображать его каким-то пролазой!

Утром Соня Десницын, человек широких воззрений, пришел навестить нас в нашем отделении для некурящих, выпил с нами чаю и преподнес Марусе очередной поэтический опус, навеянный железнодорожным путешествием:

Крик паровоза звериный…

Прости, милосердный Господь!

Меж чугунных колес машины

Моя погибает плоть.

На рельсах стальные блики,

И замерло сердце в гордыне,

И топот, и шум, и крики

Мне не слышны отныне.

— Кажется, он воображает себя Анной Карениной? — прошептала я Марусе, как только наш мистик удалился.

— Леля, ты злая! Ну что поделать, если у человека такая трагическая муза? — ответила подруга, бережно складывая листок с торопливыми карандашными строчками.

— И сам он просто вылеплен из трагедий, — в тон ей добавила я. — Неужели проникновенный Варсонофий до самой Москвы будет читать нам свои стихи? За что? Что мы ему сделали?

— Леля, ну давай немного потерпим, ведь творческого человека так легко обидеть… Варсонофий в поиске, он ищет новых путей. Соня говорил, что поэт наделен способностью приобщения к запредельному миру посредством художественных символов.

— Маруся, дружок, ты меня пугаешь! Чтобы этак-то, с ходу, повторить такую затейливую формулировку, нужно не один раз ее выслушать. Боюсь, Соня Десницын со своими разглагольствованиями о запредельном мире оказывает разлагающее воздействие на твой художественный вкус…

Мы всю дорогу болтали о ерунде, стараясь не касаться страшных тем — смертей, покушений и всего того, в чем нам следовало разобраться. Но поезд неумолимо приближался к Москве и наши нерешенные проблемы надвигались на нас вместе с Первопрестольной.

Границы моего гостеприимства. — Родственный визит. — Полная раскованность в любой ситуации. — Белый порошок. — Тень за нашими спинами. — Никола на Курьих Ножках. — Детские воспоминания о несносном братце. — Casusbelli. — Кого посвятить в нашу тайну? — Клуб обойденных. — Карфаген должен быть разрушен!

Марусю я пригласила остановиться у меня на Арбате — в доме покойной бабушки, в котором теперь хозяйничал кузен, подруге поселиться было невозможно, а отпустить в гостиницу, где водится разная сомнительная публика, такую юную, неопытную и хорошенькую барышню я не могла.

Однако мое гостеприимство не простиралось столь широко, чтобы предоставить кров еще и Соне Десницыну. Правда, я предложила ему запросто бывать у меня в доме, что, как подсказывало мне внутреннее чутье, налагало на меня добровольное обязательство регулярно кормить поэта обедами и ужинами. Но, в конце концов, моя неприязнь к его замогильной поэзии еще не достигла той степени, чтобы отказать несчастному декаденту в куске хлеба.

Варсонофий снял небольшую, но чистенькую комнату в меблированных номерах по соседству, на Смоленском рынке, а я приказала горничной ежедневно ставить на стол еще один прибор.

Таким образом, вся слепухинская компания была устроена, и мне удалось отдать долг милосердия с наименьшими потерями.

В стратегические планы нашего частного расследования поэт Десницын посвящен не был — какой толк в делах от мужчины, откликающегося на имя Соня да еще и витающего в поэтических эмпиреях?

Прежде всего мы с Марусей решили нанести визит в дом ее покойной бабушки, а уже в зависимости от увиденного там выработать план действий. Для родственного посещения своего удачливого кузена Маруся выбрала излишне официальный наряд — полумужской сюртучок, из-под которого выглядывала белоснежная рубашка с черным галстуком, и строгую прямую юбку. Но даже такая одежда сидела на Марусе весьма кокетливо и подчеркивала все достоинства ее фигуры.

Брать извозчика с Арбата на Поварскую не имело смысла. Мы миновали Николопесковскую церковь, прошли по тихим переулкам аристократической Собачьей площадки и минут через десять стояли у роскошного особняка Терских.

Решительность, с которой Маруся подходила к своему бывшему дому, таяла на глазах, и несколько ступенек лестницы дались моей подруге с большим трудом. В дверной колокольчик пришлось позвонить мне, и я сделала это весьма энергично.

Молодой надменный лакей, открывший нам двери, сухо спросил: «Что угодно?», устремив взгляд куда-то поверх наших голов.

Маруся, рассчитывавшая увидеть кого-нибудь из знакомых слуг, растерялась и забормотала:

— Я — родственница господина Хорватова. Будьте добры, доложите…

— Сегодня не принимают-с! — После этого лаконичного заявления лакей явно собрался захлопнуть перед нашим носом дверь.

Похоже, мне пора было выступить вперед.

— Вот наши визитки. Ступай, скажи хозяину, что его любимая кузина, графиня Мария Терская, а также госпожа Елена Ростовцева ожидают его в гостиной, и будет неплохо, если он пошевелится!

Чему меня научила моя бурная жизнь, так это полной раскованности в любой ситуации, а уж тушеваться перед наглым слугой вообще не в моих правилах. Моя настоятельная просьба была подкреплена еще и целковым, и лакей, ставший в мгновение ока исключительно подобострастным, проводив нас в гостиную, кинулся к хозяину с такой быстротой, что едва не упал, споткнувшись о порожек.

— Мари, дорогая сестрица! — В гостиной возник Мишель Хорватов, одетый по-утреннему в шелковый халат с кистями. — Порадовала, порадовала! Простите, дорогие дамы, что заставил вас ждать, нерасторопность слуг, люди совершенно избаловались…

На мой взгляд, можно было бы и не рассыпаться в извинениях, что нам пришлось ожидать целых три с половиной минуты, но Мишель явно хотел произвести приятное впечатление.

Я знала его мало — когда-то нас представили друг другу на одном из богемных вечеров, столь любимых моим третьим мужем, и не могу сказать, что знакомство с господином Хорватовым было из разряда приятных. Маруся, которой по-родственному приходилось иногда общаться с кузеном, тоже не была от него в восторге.

В атмосфере сквозило какое-то напряжение. Хорватов попытался оживить общение дружеской непринужденностью, но ему это не очень-то удавалось, хотя Мишель говорил, говорил и говорил, почти не умолкая. Его речи отличались редкой бессодержательностью. Если бы попытаться в сжатой форме изложить суть его разглагольствований, за глаза хватило бы двух-трех фраз. Главное, что удалось понять, — внезапно разбогатевший Мишель отнюдь не возгордился своим новым положением, с кузиной Мари он всегда будет поддерживать самые дружеские отношения и, в случае необходимости, готов оказать ей посильную помощь, прекрасно понимая, что он единственный близкий родственник-мужчина, способный опекать одинокую девицу.