Зимний солдат - Дэниел Мейсон

Циммер обратился к ректору, и ректор предложил Люциушу место ассистента второго класса в госпитале Императрицы Елизаветы по выхаживанию тяжелораненых.

Ассистент второго класса! Люциуш не стал даже отвечать.

Он поехал на поезде на юг, в Грац, где его семью не знали; поездка заняла полдня. Там он снова отправился на призывной пункт и дал им адрес пансиона, где остановился. За истекшие недели русская армия вошла в Галицию – узкую полосу польскоязычных австрийских земель, спускающуюся по северным склонам Карпат. Германия увязла на западе и на севере; Австрии приходилось выводить свою Вторую армию из Сербии. Люциушу очень повезло: солдат из Граца должны были перебрасывать на фронт в ближайшее время. На всю Вторую армию, на семьдесят пять тысяч солдат и офицеров, приходилось не больше девяноста врачей, из которых сорок были студентами-медиками Грацского университета.

Он прикинул в уме, что это значит.

Его прошение было принято молниеносно. Вербовщика больше интересовало, хорошо ли Люциуш говорит по-польски, чем его медицинские навыки. Махнув рукой куда-то на север, он сказал:

– Там вообще никто друг друга не понимает. Они ставят территориальцев под команду нашим офицерам, а те не понимают ни слова. И как прикажете воевать?

Тут он встрепенулся и провозгласил: «Да здравствует Государь Император!» – но это только усугубило его кощунственную дерзость.

Штамп было почти невозможно прочитать, поскольку печать износилась до деревянного основания. Шлеп, шлеп, шлеп – семь раз на семь документов. За всю жизнь Люциуш прикасался к четырем живым пациентам, не считая старика, которого избавил от ушной серы, – к трем мужчинам и одной старой слепой женщине, которой, по правде говоря, было все равно, за кого хвататься.

В Кракове у него наконец-то появился временный адрес, и он попросил мать прислать ему книги.

Он и представить не мог, что пройдет почти шесть месяцев, пока он доберется до линии фронта.

В Кракове его приписали к полевому госпиталю близ Равы-Русской, но в день отъезда сообщили, что Рава-Русская пала и вместо этого надо ехать в Станиславов. Потом пал и Станиславов, и его приписали к лембергскому гарнизону. Но Лемберг тоже пал, а за ним Турка и Тарнув. Австрийские рубежи распадались, отодвигались к подножию холмов; казалось, что скоро захватят и Краков. С железнодорожных станций, по ведущим из города широким дорогам полк за полком направлялся на восток. Несмотря на потери, невозможно было не благоговеть перед мощью Империи: кавалерия в доспехах, бесчисленные пехотинцы, воздушные шары и автомобили, велосипедисты, маневрирующие по размытым дорогам под скрежет цепей, сверкающие на солнце ободки их колес.

Представь себе, как мы нужны всем этим людям, с воодушевлением написал он Фейерману, они просто не выживут без наших рук!

Он по-прежнему ждал назначения, бродил по городу, офицерская сабля нетерпеливо колотила по сапогам. Каштаны на бульварах пожелтели, потом покраснели. Он каждый день отправлялся в госпиталь, чтобы ассистировать на операциях. Но, как он очень скоро выяснил, доступ к медицинским действиям в полку, к которому ты не приписан, требует документа М-32, а поезд со стопкой M-32, судя по всему, потерялся где-то между Веной и Краковом. Но зато, ядовито сообщил канцелярист на четвертый его приход, они получили лишнюю кипу Н-32, «Регламента следования маршевых оркестров», – надо?

Люциуш посмеялся бы, не будь он так раздосадован. В госпитальных палатках священники торопливо пробегали мимо медбратьев, чтобы соборовать больных, и маленькие женщины проникали внутрь, поднося иконы умирающим. Казалось, что только у него одного нет никакой цели. Позже, в конце октября, после очередной перетасовки, его приписали к Третьей армии под началом Бороевича, только что снявшей осаду с Перемышля, к тому моменту единственной точки австрийского сопротивления на галицийской равнине. Он снова подготовился к переезду. Китель его был отутюжен, сапоги начищены, прочую одежду он сложил аккуратно, стараясь укрыть ею свои учебники от дорожных невзгод. Но Бороевич отступил в горы, и приказ выдвигаться был снова отменен.

К моменту четвертого откомандирования Люциуш уже начал терять надежду. Он был размещен на постой в краковский Музей естественной истории, в зал крупных млекопитающих, и там, среди скелетов морских коров и китообразных, пытался заниматься. Но учебники по хирургии как будто издевались над ним, описывая старческий рак, а прочие медицинские статьи посвящали долгие страницы лечению пневмонии методом полного покоя, что вряд ли имело смысл в действующей армии.

Армейские медицинские справочники тоже не очень помогали. Они состояли из следующего:

– пять страниц о смазывании сапог изнутри китовым жиром для предотвращения мозолей и натертостей;

– десять страниц о строительстве отхожих мест;

– глава о «моральной поддержке солдат, которым не хватает супружеского участия»;

– разговорник для австрийских офицеров-медиков, которые пользуют не владеющих немецким языком венгерских солдат, в том числе такие фразы:

Hazafias magyarok! Mindebben mindannyian együtt vagyunk!

Венгры-патриоты! Мы с вами во всем этом вместе!

Nem beteg, a baj az a bátorság hiánya!

Он не болен; его болезнь – отсутствие храбрости!

Persze hogy viszket Somogyi őrmester, nem kellett volna olyan szoknyapecérnek lenni!

Конечно, чешется, сержант Шомоди, нечего было за юбками бегать!

– страница, посвященная полостной хирургии, где на основании мнений различных всемирно известных экспертов и некоторой статистической информации делался вывод, что без полевой хирургии лучше вовсе обойтись: «раны брюшной полости, как правило, более чем в 60 % случаев завершаются летальным исходом, несмотря на приложенные медицинские усилия».

Он снова написал матери, на этот раз с просьбой прислать ему учебные материалы по обработке ран и первой помощи.

На короткое время его определили в дезинсекционный расчет, который должен был заниматься предотвращением вспышек тифа среди беженцев с востока – в основном это были еврейские семьи, спасавшиеся от набегов на их местечки. Лагерь был разбит на скотопригонном дворе к югу от города. Это было ужасное зрелище. Между медслужащими и беженцами – из которых самые набожные отказывались бриться наголо – возникла сильнейшая неприязнь. Начальник лагеря, в мирное время возглавлявший младшую школу, оказался человеком сварливым; его бесило, что армия тратит силы австрийцев ради каких-то поляков и евреев. Люциушу он объявил, что счастлив встретить собрата из мира науки, и по вечерам разъяснял ему свои теории наследственности и природной нечистоты определенных рас. Люциуш не раз видел, как начальник лагеря говорил своим подопечным, почему их заставляют стричься, почему у них пытаются отнять и пропарить одежду. В конце концов Люциушу надоело смотреть, как санитары срывают с беженцев шляпы и кафтаны, и он в одиночку отправился к одному из раввинов, чтобы убедить его в необходимости этих мер. Но старик и слушать не хотел. Он повторял, что с его народом обращаются как со скотом. Случаев тифа пока что не было, и почему издеваются только над ними? Люциуш постарался объяснить механизм передачи тифа: болезнь проявляется не сразу, ее переносят крысы и блохи, и в других лагерях вспышки уже происходили.