Тайна Тихого океана - Игорь Чубаха

И казалось, будто не гитары рождают музыку, а музыка сама возникает внутри каждого из зрителей. И сердца суровых мегатонников подхватили жаркий ритм знойного танца.

И снег стал горячим, превратился в опадающий цвет акаций, пусть не развевалась мантилья, не стрекотали кастаньеты…

Empieza el llanto de la guitarra.

Se rompen las copas de la madrugada!

Empieza el llanto de la guitarra!

— Как думаешь, Толян, учебная тревога намечается или настоящая? — спросил Кучин и покосился на генерала, ошивающегося в опасной близости от замаскированного компьютера. В прошлое свое посещение генерал обыскал каждую пядь островка, но компьютер не нашел, был невероятно зол и заявил на подъеме флага, что он не он будет, если не изобличит того разгильдяя, который «спекулирует золотом и вынуждает Центробанк ради пополнения золотовалютных резервов девальвировать рубль».

Хутчиш пожал плечами.

— А что, будет тревога? — поинтересовался вернувшийся к костру Зыкин, вытирая липкие пальцы горстью снега. Ему было больно смотреть, как солистка танцует с другим.

Одна из гитаристочек подбросила белую розу, роза несколько раз перекувырнулась в воздухе. Полковник, завершая очередное па, наклонил исполненную грации партнершу, и та поймала цветок зубами, словно не закрывала траурная ленточка ее глаза от окружающего мира. И еще быстрее понеслись по окружности проруби, ледяные истуканы и кочки, сливаясь в сплошные линии. И снег превратился в соль.

Es inutil callarla.

Es imposible callarla!

— Молчать, салага, когда дедушки беседуют, — отшил Зыкина Кучин, а Хутчиш терпеливо пояснил:

— Валера, ты вертолет видел?

— На котором генерал прилетел? Ну, видел. — Большая снежинка села Зыкину на ресницу и растаяла. Горькая, как слеза.

— И что в нем было необычного?

Llora monotona como llora el agua,

como llora el viente sobre la nevada!

— слова, слетающие с лиловых губ, припечатывались каблуками танцующих к горькому снегу.

— Я ж говорил — салага, — буркнул Кучин из-под опущенного лба, продолжая украдкой следить за генералом. Нет, пронесло и на этот раз. Евахнов ничего не заподозрил и захрустел снегом дальше.

Словно только эта четверка — генерал и три мегатонника — не попала под чарующую силу танца. Остальные бойцы уподобились ледяным истуканам, кто с чашкой стынущего чая в руке, кто просто с открытым ртом…

Es imposible callarla.

Llora por cosas lejanas!

Ритм танца пульсировал в висках. Нервный и тревожный, скрывающий неведомую угрозу и заставляющий внимать этой угрозе с покорностью агницев. Перец и шафран хрустели на зубах.

В поднятом танцующей парой вихре кружилось низкое небо, жирным мазком живописца обжигала зрачки волнующаяся грива девичьих волос. И лепестки белой розы трепетали, как оперение пущенной из лука стрелы. И под расстегнутой на две верхние пуговицы шинелью полковника можно было углядеть вместо гастука концертную бабочку цвета хаки.

— Погоди, Илья, — отмахнулся Хутчиш и вновь повернулся к Зыкину. — Валера, это «Ми-8мт» был?

— Ну. — Под взглядом десятимегатонника молодой боец чувствовал себя очень неловко. Но то был не страх.

— Аналог гражданского «Ми-17», зеленый, с российским флагом на борту, ракетные установки «УБ-16» на балочных подвесках, экипаж три человека, двадцатидвухместный, грузоподъемность четыре тонны или три тонны на подвеске?

— Ох ты, мать моя женщина… — До Зыкина наконец дошло, почему ребята устроили партер так далеко от сцены. Он посмотрел в ту сторону, где скрылся вертолет, потом перевел взгляд на концертную площадку.

Смуглые пальцы терзали струны гитар, как зубы пантеры горло неспасшейся лани.

— Понял наконец? Молоток. — Не дожидаясь ответа Хутчиш поднялся. — Ладно, ребята, пойду вздремну. Сами справитесь или, может, пособить?

— Да ладно тебе, Толян! — сплюнул Кучин, словно ему на язык что-то попало, и удивленно попытался заглянуть внутрь банки сгущенки. — Не в первый раз. Помнишь, как к вентиляционной трубе на У-17-Б автралийцы подсоединили контейнер с мухами це-це… А ты рот закрой! — это уже Зыкину.

— Что ж теперь будет? — Зыкин непроизвольно сжал ни в чем не повинную, бедную банку, вминая стенки внутрь.

Да, прав был старшина Кучин: очень многому еще придется научиться рядовому Валерию Зыкину, прежде чем он станет полноценным мегатонником. Ведь это так просто: вертолет привез генерала и концертную бригаду, привез и должен увезти. Так зачем нужны ему пусковые установки на, не много не мало, шестнадцать ракет?!. Если б только для обеспечения безопасности груза, тогда б это были многоцелевые ракеты, а не класса «воздух — земля»…

А подгоняемые ритмом жестокого танца пульсы уже стучали, как пулеметы. Острое предчувствие неминуемой опасности разлилось по объекту У-18-Б, натягивая жилы, как струны.

И вот танцующая пара распалась; он и она встали по разные стороны концертной площадки. И, подхлестываемые ритмом, как ударами бича, пошли навстречу друг другу. И сошлись в последнем вираже.

Arena del Sur caliente que pide camelias blancas.

Llora flecha sin blanco,

la tarde sin manana,

y el primer pajaro muerto sobre la rama.

Oh guitarra!

Corazon malherido por cinco espadas![6]

Музыка оборвалась.

И белая роза стало вдруг алой. И полковник медленно завалился набок с кривым ножом под сердцем, и уже не было в происходящем ни гармонии, ни музыки. Полковник скрючился и замер.

И с одной стороны оказались подхватившиеся с мест мегатонники, а с другой присланные им на погибель валькирии.

— Ну вот, началось, — вздохнул Кучин, спрятав недоеденную сгущенку за пазуху, к мобильнику. И хрустнул пальцами. И застегнул полушубок. На все пуговицы.

Генерал Евахнов ничего этого не видел. Генерал Евахнов в это время с опаской глядел себе под ноги — показалось, что корка льда, сковавшая Муринские топи, предательски поскрипывает и потрескивает. Не ровен час, провалимся еще к едрене фени. И снег прекращается, и поднимается ветер…

А потом мелодия танго вдруг оборвалась, а потом студеный воздух наполнился смертоносным свистом, успокоившийся снег вокруг брызнул фонтанчиками, затараторили частые глухие хлопки, некая сила оторвала генерала от земли, швырнула в сторону, шваркнула об твердое. От удара на миг перехватило дыхание.

Евахнов наивно засучил ногами в поисках опоры, но каблуки парадных ботинок скользили по льду, папаха наползла на глаза, заслоняя мир каракулевыми завитушками, он попытался опереться на локоть, запутался в полах шинели, и чья-то тяжелая рука прижала его ко льду.