Птица не упадет - Уилбур Смит

Миновав инжир, Марк пошел новой, легкой и упругой походкой, широко расправив плечи, с огоньком в глазах, потому что он вернулся в Андерсленд. Восемь тысяч акров плодородной бурой почвы, четыре мили речного берега, изобилие воды, мягко закругленные холмы, поросшие густой душистой травой. Андерсленд, земля Андерса — это название старик дал ей тридцать лет назад.

Через полмили Марк собирался уйти от реки и через следующее возвышение двинуться напрямик к дому, когда уловил в неподвижном теплом воздухе далекий глухой гул, а потом слабые звуки человеческих голосов.

Удивленный Марк остановился, прислушиваясь; снова глухой мощный гул, но теперь ему предшествовал треск веток и подлеска. Ошибиться было нельзя — валили лес.

Отказавшись от первоначального намерения, Марк направился дальше вдоль реки и шел, пока неожиданно не вынырнул из леса на открытое пространство, которое напомнило ему обширные опустошенные поля Франции, изуродованные снарядами и взрывчаткой так, что земля лежала обгорелая, нагая.

Группы смуглых людей в белых льняных дхоти и тюрбанах рубили деревья и расчищали подлесок вдоль реки. Марк не сразу понял, кто эти странные люди, но потом вспомнил статью в газете о том, что из Индии привезли рабочих на новые сахарные плантации. Эти худые люди трудились как муравьи в муравейнике. Их были сотни. Нет, на самом деле тысячи. И еще быки. Большие упряжки тяжелых сильных животных медленно стаскивали бревна в кучи, чтобы сжечь.

Не вполне осознав, что увидел, Марк отвернул от реки и стал подниматься по холму за ней. С вершины ему открылся вид на весь Андерсленд и на его окрестности до самого моря.

Опустошение тянулось насколько хватал глаз, и тут было о чем подумать. Землю распахали — всю землю. Лес и пастбища уничтожены. Упряжки быков одна за другой медленно двигались повсюду, плуги выворачивали толстые пласты светлой почвы. До изумленного Марка доносились крики пахарей и непрерывное щелканье хлыстов.

Почти час просидел парень на камне, глядя на работающих людей и быков, и ему стало страшно. Страшно от того, что это могло значить. Старик никогда бы не позволил так обойтись с его землей. Он ненавидел плуг и топор; он очень любил статные деревья, которые сейчас стонали и падали под ударами топоров. Старик охранял свои пастбища как скупец, словно они были драгоценны так, как намекал их золотой цвет. Будь дед жив, он ни за что не разрешил бы распахать их.

Вот почему Марк испугался. Видит Бог, старик никогда не продал бы Андерсленд. В чем же дело?

Марк не хотел знать ответ. Ему пришлось заставить себя встать и спуститься с холма.

Смуглые рабочие в тюрбанах не понимали его вопросов, но выразительными жестами направили его к жирному бабу[7]в холщовой куртке, с важным видом прохаживающемуся от одной группы к другой, похлопывая по обнаженным спинам легкой тростью или останавливаясь, чтобы записать что-то в огромной черной книге, которую он нес с собой.

Бабу удивленно поднял голову, но, увидев белого, сразу подобострастно заговорил:

— Добрый день, хозяин.

Он говорил, разглядывая Марка блестящими рыщущими глазами. И сразу увидел, как молод его собеседник, как он худ и небрит, как поношен его армейский мундир, измятый оттого, что в нем спали. И что все свое имущество юноша несомненно носит с собой. И бабу мигом преисполнился надменности.

— По правде сказать, нам здесь больше не нужны рабочие. Я здесь начальник.

— Хорошо, — кивнул Марк. — Тогда вы сможете объяснить мне, что эти люди делают в Андерсленде.

Этот человек его раздражал, Марк встречал таких в армии; они издеваются над теми, кто ниже их по положению, и лижут зад тем, кто выше.

— Несомненно, мы будем делать хороший, чистый сахар.

— Эта земля принадлежит моей семье, — заявил Марк, и манера держаться индуса снова изменилась.

— Ах, добрый молодой хозяин, значит, вы из компании в Ледибурге?

— Нет, нет, мы живем здесь. В доме. — Марк показал на холм, за которым находилась ферма. — Это наша земля.

Бабу засмеялся и покачал головой.

— Никто там больше не живет. Увы! Всем владеет компания. — И он широким жестом обвел местность от откоса до самого моря. — Скоро здесь везде будет сахар, понимаете? Сахар, сахар.

И он снова рассмеялся.

* * *

С холма старая ферма выглядела как обычно, над темной листвой сада виднелась только зеленая крыша из рифленого железа. Но когда Марк прошел по заросшей тропе мимо клеток для кур, он увидел, что оконные рамы сняты — зияют темные пустые отверстия. На широкой веранде нет мебели, отсутствует кресло-качалка, а бревна на одном конце просели; водосточная труба отошла от стены.

Сад заброшен, растения наступают на дом. Старик всегда аккуратно подстригал их и ежедневно подметал листву под деревьями и возле аккуратных рядов ульев. Теперь кто-то с бездумной жестокостью разорил ульи, разрубил их топором.

Комнаты пусты, вынесено все, что могло представлять хоть какую-то ценность, нет даже старой дровяной плиты на кухне; нет ничего, кроме старой банки-плевательницы, лежащей на боку; ее содержимое оставило темное пятно на досках пола.

Марк медленно переходил из одной пустой комнаты в другую с ужасным ощущением утраты и опустошения; под ногами шуршали старые листья, большие черные и желтые пауки следили за ним множеством блестящих черных глаз из своей паутины; ею были затянуты все углы и дверные проемы.

Марк вышел из дома на маленькое семейное кладбище и почувствовал глубокое облегчение, не найдя свежих могил. Бабушка Алиса, ее старшая дочь, его двоюродный брат, который умер еще до рождения Марка. По-прежнему три могилы, старика здесь нет.

Марк достал из колодца ведро и напился холодной сладкой воды, потом нарвал в саду гуавы и спелых ананасов.

На заднем дворе бродил молодой петух, спасшийся от мародеров. Марку с полчаса пришлось за ним гоняться, прежде чем камень сбил птицу с крыши в облаке перьев. Ощипанный и выпотрошенный, петух отправился в котелок над костром, который Марк развел не сходя с места. Пока петух варился, у парня явилась неожиданная мысль. Он вернулся в спальню деда и в дальнем углу, где когда-то стояла большая медная кровать, наклонился и поискал нужную половицу. Нажал острием ножа на шляпку единственного гвоздя и поднял доску.

Просунув руку в открывшееся отверстие, он достал толстую пачку конвертов, перевязанных полоской сыромятной кожи. Марк перебрал края пачки и увидел, что ни один не распечатан. На всех адрес надписан его собственным почерком. Все конверты тщательно хранились в этом тайнике. Но здесь были не все письма. Последовательность неожиданно обрывалась, и Марк, проверяя штемпели на последнем конверте, обнаружил, что тот пришел одиннадцать месяцев назад. Парень ощутил удушье и острый привкус слез.

Отложив письма, Марк снова пошарил в тайнике и достал банку из-под чая с изображением пожилой женщины в очках на крышке — казну старика.