Грозные царицы - Анри Труайя

Но едва молодая чета успела покинуть столицу, как их снова призвали туда: царице стало совсем плохо. Обычаи и благопристойность требовали, чтобы в такой момент дочери были рядом с умирающей. Обе и прибыли – присутствовать при последних мгновениях жизни матери. После долгой агонии императрица скончалась 6 мая 1727 года между девятью и десятью часами вечера. По приказу Меншикова два гвардейских полка немедленно окружили Зимний дворец – так, казалось Светлейшему, будет легче избежать всяких враждебных проявлений. Но на самом деле никто и не думал ни о каких протестах. Впрочем, как никто и не собирался плакать. Царствование Екатерины, продлившееся два года и два месяца, оставило большую часть ее подданных либо безразличными, либо озадаченными. Что делать? Сожалеть о безвременно усопшей царице или поздравлять себя с тем, что она наконец усопла?

8 мая 1727 года великий князь Петр Алексеевич был провозглашен императором Всея Руси. Состоявший еще при Петре Великом тайным кабинет-секретарем Макаров объявил об этом придворным и знати, собравшейся во дворце. В документе, с поистине дьявольской ловкостью составленном Меншиковым и навязанном им Верховному тайному совету, хитро соединялись учрежденное Петром Великим право выбора государя и соответствующее московской традиции право наследования.

«В соответствии с завещанием Ее Величества новопреставленной императрицы, – читал Макаров торжественно, – выбор был сделан в пользу наследника престола,[21]Его Высочества великого князя Петра Алексеевича».

Слова и тон, каким они произносились, ласкали слух Меншикова. Внутренне он ликовал: успех его превзошел самые сказочные надежды. Не только его дочь – пусть еще и не официально, но, нет никаких сомнений, и в общественном мнении – стала Российской императрицей, но к тому же еще и Верховный тайный совет, которому предстоит осуществлять регентство вплоть до совершеннолетия Петра II, а мальчику пока еще только двенадцать, полностью в его руках – его, светлейшего князя! У него, когда-то – Алексашки, ныне генералиссимуса Александра Даниловича Меншикова, остается добрых пять лет на то, чтобы положить страну к своим ногам. Теперь уже нет никаких соперников – одни только верноподданные. Получается, что вроде бы вовсе не нужно быть Романовым, чтобы воцариться в этой империи. Готовый на любые сделки и компромиссы с властью, герцог Карл-Фридрих Голштинский пообещал вести себя смирно при условии, что в момент, когда Петру II исполнится семнадцать, то есть, по тогдашним обычаям, он достигнет совершеннолетия, Анна и Елизавета получат два миллиона рублей на двоих в качестве компенсации нанесенного им ущерба. Кроме того, Меншиков, находившийся в превосходном расположении духа, заверил, что постарается поддержать притязания Карла-Фридриха, который все еще мечтал вернуть себе во владение наследственные земли и даже – чем черт не шутит? – заставить признать свои права на шведскую корону. К этому времени герцогу Голштин-Готторпскому стало ясно, что его присутствие в Санкт-Петербурге стало всего лишь этапом в завоевании Стокгольма. И он искренне верил, что трон покойного короля Карла XII куда как лучше трона его победителя, покойного императора Петра Великого.

Меншикова ничуть не удивляли все возрастающие аппетиты молодого честолюбца. Разве не благодаря таким же амбициям ему самому удалось добиться положения, о котором он и мечтать не смел, когда был всего лишь соратником в битвах, сотрапезником на пирах и поверенным любовных делишек царя? Где ему суждено остановиться в восхождении к почестям и богатству? В ту минуту, когда его будущего зятя объявляли самодержавным государем всей России, который станет царствовать под именем Петра II, Меншиков сказал себе, что его собственное царствование, вполне возможно, не за горами, все еще только начинается…

Из всех лиц мужского ли, женского ли пола, какие могли претендовать на российский трон, наименее предрасположен и подготовлен к такой чести, сомнительной и ужасной, был мальчик, которого возвели на этот трон. Ни у одного из претендентов на то, чтобы стать преемником Екатерины I, не случилось подобного детства: совершенно лишенного какой бы то ни было любви и какого бы то ни было доброго совета, – только у Петра II. Он не знал своей матери: София-Шарлотта Брунсвик-Вольфенбюттельнская умерла вскоре после его рождения, а когда скончался, не выдержав пыток, отец, царевич Алексей, ребенку было всего три года. Круглого сироту воспитывали гувернантки – дворцовые служанки из простонародья, затем ему взяли немецких и венгерских учителей, от которых он получал совсем немного науки и еще меньше сердечного отношения.

Ребенку ничего не оставалось, как замкнуться в себе, но, стоило только ему войти в сколько-нибудь сознательный возраст, он продемонстрировал натуру, исполненную гордыни, агрессивности и цинизма. Постоянно склонный к хуле и мятежу, он испытывал нежность лишь к сестре Наталье, которая была старше его на четырнадцать месяцев, ценя в ней легкий и радостный нрав. Он же сам – несомненно по родовым признакам – несмотря на весьма юные лета, любящий развлекать себя алкоголем и удовольствиями самым что ни на есть низким манером, удивлялся тому, насколько девочку привлекает чтение, серьезные разговоры, изучение иностранных языков. Она говорила по-немецки и по-французски так же свободно, как по-русски. Зачем, думал он, сестре вся эта куча хлама в голове? Разве роль женщины, будь ей даже всего пятнадцать или шестнадцать лет, не в том только состоит, чтобы развлекать других и соблазнять мимоходом тех мужчин, ради которых стоит постараться? Петр подшучивал над ее излишним, как ему казалось, прилежанием, а Наталья, в свою очередь, пыталась хоть немножко дисциплинировать братца, журя его с такою нежностью, к какой он совсем не привык. Как жаль, что сестрица не очень хороша собой! Но, может быть, это даже и к лучшему? На что бы он только ни пошел, если бы сестра, помимо искрящегося ума, обладала и привлекательной внешностью! Да на любые уступки! Но и такая, какая она есть, Наталья помогает Петру переносить его положение лжемонарха, которого вроде бы все почитают, но которого на самом деле никто не слушается. С того времени, как Петр поднялся на престол, он чувствовал, что Меншиков не подпускает его к власти, отодвигает, сводя его роль к роли царствующей марионетки. Конечно, подчеркивая свое превосходство, Петр II повелел, чтобы за столом Меншиков сидел слева от него, а Наталья справа, конечно, это он, а не Меншиков, сидя на троне между двумя своими тетками, Анной и Елизаветой, председательствует на заседаниях Верховного тайного совета, конечно, скоро он женится – женится на дочери этого самого Меншикова, и тому, став тестем царя, придется уж передать ему тогда бразды правления. Наверняка придется! Но сейчас юный Петр не мог не осознавать, что является лишь тенью императора, карикатурой на Петра Великого, масленичным Его Величеством, подчиняющимся воле организатора этого сверкающего всеми красками русского праздника. Что бы мальчик-император ни делал, он вынужден был склоняться перед требованиями Меншикова, который предвидел все и все устроил так, как ему было угодно.

Дворец этого всемогущего властелина располагался в самом центре Санкт-Петербурга, посреди роскошного парка на Васильевском острове. Для того чтобы перебраться на другой берег Невы, пока еще не был построен – специально для него – мост, Меньшиков использовал весельную шлюпку с каютой, обитой изнутри зеленым бархатом. Причалив к противоположному берегу, Александр Данилович пересаживался в позолоченную, разукрашенную гербами карету, на передней стенке которой сияла княжеская корона. Шестерка лошадей в расшитых золотой и серебряной нитью попонах малинового цвета были впряжены в чудо на колесах, представлявшее собой истинное произведение искусства и обеспечивавшее владельцу, кроме эстетического наслаждения и удовлетворения непомерного тщеславия, еще и необычайный комфорт на дороге. В любой, даже самой короткой поездке по городу карете Меншикова предшествовали многочисленные гайдуки. Его сопровождали также два пажа, ехавших верхом, пара придворных, гарцевавших у дверей кареты, и шестеро драгун, замыкавшие шествие и бесцеремонно разгонявшие зевак.[22]Никто в столице не обставлял свои передвижения по ней с подобной пышностью. Петр молча страдал от этого хвастовства, которое с каждым днем еще немножко отодвигало в тень фигуру настоящего царя, о котором, как ему казалось, даже народ, и тот уже и не вспоминает. Расставляя ловушку за ловушкой, хитрец Меншиков дошел до предела: дождавшись дня, когда император присягнет перед гвардией, он объявил о том, что отныне, из соображений безопасности, Его Величество не станет больше жить в Зимнем дворце, а переберется в его, меншиковский, дворец на Васильевском острове. Все удивились подобному решению, при котором самодержавный государь оказывался словно бы под стеклянным колпаком у временщика, но никто не решился протестовать. Главные противники – Толстой, Девиер, Головкин – были своевременно отправлены в ссылку новым хозяином России, остальные промолчали.