Бесконечные дни - Себастьян Барри

Армейское командование велело нам зимовать в форте, а потом, как придет весна, посмотреть, что еще можно сделать для замирения страны. С моих слов получается, что индейцы-юрок были мелким, слабым народом, но, слушая горожан, мы стали подозревать, что индейцы не всегда таковы. Повсюду шли рассказы об изнасилованиях, грабежах, жестоких набегах на жилье, стоящее на отшибе. Но если ты сам не был свидетелем такого, откуда знать, что это правда. Как бы там ни было, в свое время армейское снабжение пригнало нам из южной Калифорнии табун в несколько сот голов скота. Это для нашего пропитания. В день святого Иоанна я получил письмо от мистера Нуна, как он и обещал. Все его новости. Лед на реке утолщался, и вода под ним была свежая. В холоде лучше сохранялись припасы. Рядом был целый лес, который можно было пустить на дрова. Мы стирали свои рубахи и штаны, а когда выходили их снимать, они были окоченелые, как трупы на холоде. Несколько бедняжек-коров замерзли на месте, словно заглянули в лик старухе Медузе. Люди проигрывали в карты жалованье за три года вперед. Они ставили на кон свои сапоги, а потом умоляли победителя о милости. Моча застывала, только вылетев из писюна, и горе тому, кто не мог или не хотел посрать быстро, ибо скоро у него из задницы вырастала бурая сосулька. Мы продолжали гробить свою печень с помощью виски. И жизнь была хороша – лучшей, пожалуй, большинство из нас не видывало. Уотчорн и Перл жили вместе со всеми, словно майор забыл об их проступке. Люди из Миссури пели свои миссурийские песни, грубые канзасцы – свои, а эти странные типы из Новой Англии пели, наверно, древние английские, кто их там разберет.

Потом начал падать дождь в экстравагантной истерике. Хоть мы и были высоко в горах, каждый ручеек превратился в огромную мускулистую змею, и вода хотела выведать все – например, что значат наши жалкие крыши, что значат наши койки, которые уже начали превращаться в шлюпки. У нее был верный расчет, что, если дождь будет идти день и ночь, ни один смертный свою форму не высушит. Мы промокли до самых ребер.

«Чокнутая погода в этой Калифорнии, что люди вообще здесь делают?» – сказал Джон Коул тоном человека, которому не приходится выбирать пункт назначения.

Мы лежали на вышеупомянутых койках. Предположительно уже наступала весна, и хорошо, потому что денег на проигрыш в картах не осталось уже ни у кого, кроме чертова сержанта, который бо́льшую часть этих денег и выиграл. В других ротах были свои акулы, Паттерсон и Уилкс, оба грозные картежники. Теперь им, наверно, приходилось потрудиться, чтобы сохранить выигрыш в сухости. Доллары янки были склонны ржаветь. Снег в горах растаял, и эта вода тоже пошла вниз.

Наутро Джон Коул разбудил меня, тряся за руку. Нельзя тут лежать, надо что-то делать, сказал он. И точно, вода уже покрыла его койку и собиралась поглотить мою. Воняло крысиной мочой, этот запах ни с чем не перепутать. Теперь я припоминаю, что мы видели и самих крыс, десятками – они плыли, спасая свою жизнь. Мы выбрели вброд на так называемый плац. Люди выбегали из бараков, пристегивая на ходу подтяжки. И оказалось, что поблизости нету высокого места. Как это у нас тут потоп, почему, спрашивали мы. Что за гений построил этот форт. И правда, теперь, когда дождь и паводок нам намекнули, стало ясно, что лагерь расположен очень странно. Представьте себе огромную ракушку, а за ней холмы, и то, что раньше было удобным маленьким ручейком, перехлестывало через окружающую лагерь стену. Которая уже исчезла. Ночные пикеты с растерянным видом стояли на стенах. Какой-то бравый горнист протрубил побудку, но мы, черт побери, уже и без этого все пробудились. Майор, прямо сказать, плыл. Теперь все три сотни солдат вознамерились залезть на крыши бараков – похоже, ничего больше не оставалось, – а десятки других вскарабкались на деревья – если они и боялись высоты, то ничем этого не показывали и облепили деревья, как обезьяны, только что в форме. Мы с Джоном Коулом пробуравили тяжелую как свинец воду и тоже вскарабкались на дерево.

Мы еще даже доверху не долезли, как в отдалении зашевелилось что-то странное. Ни один из нас никогда ничего подобного не видел. Похоже было, как будто кто-то вылил океан на лес сверху, взял и выплеснул туда, и теперь океан делал то, что ему положено с научной точки зрения, и несся, перемалывая все на своем пути, вниз, к нам. Тут мы были как три сотни очень маленьких и глупых зверьков, которые попытались спастись, забравшись на низенькие крыши. Майор выкрикивал приказы, почти срываясь на визг, и сержанты повторяли за ним, а люди пытались повиноваться. Но что же приказал майор? Что кричали сержанты? Куда нам идти? Мы уже стали обитателями мелководного моря. Идущая на нас волна казалась двадцатью футами смерти. Потоп пришел так стремительно, что мы не успели бы и пари на него заключить. Не успели бы книгу открыть, чтобы записать туда ставки. И вот это злобное дикое чудище достигло лагеря и разлилось по нему, притащив с собою половину леса. Стволы, ветки, кусты, медведей, оленей и бог знает еще каких тварей, птиц и аллигаторов, хотя, по правде сказать, аллигаторов я тут, наверху, не видел. Волков, барсов и змей. А потом вода прихватила все с собой – все, что ей удалось отшвартовать и сдвинуть. Ребятам на крышах пришли самые плохие карты – их словно сама природа рукой смахнула со стола. Я чувствовал, как наше дерево гнется от силы воды, а было оно двенадцати футов в поперечнике у основания. Ох, как оно гнулось. А потом разогнулось. И мы были как стрелы, когда их толкает тетива. Держись, Джон Коул! Держись, Томас! И мы держались, цеплялись, впивались изо всех сил, а огромное старое дерево звенело в бурлении воды, – наверно, я больше никогда не услышу такого звука, в нем была почти музыка.

Утонули, наверно, десятки солдат. Уотчорн и Перл, может, и хотели бы быть среди них, но выжили. Я и Джон Коул. Благодарение богу, Джон Коул. Майор и две сотни прочих. Спаслись по большей части те, кто залез на дерево. Крыши были слишком низкие. Потом вода спадала неделями, и мы подбирали тела в низинах. Горожане приходили и помогали хоронить. У них-то хватило ума не ставить город на пути паводка. Тогда мы догадались, почему земля в этом месте имеет форму ракушки. Проклятые строители.

Потом по лагерю прошло странное поветрие. Может, это была желтая лихорадка или вроде нее – такая, что любит сырость. Наш скот, конечно, весь погиб, а сухие припасы стали мокрыми. Горожане делились с нами чем могли, но майор сказал, нам нужно возвращаться в Миссури, несмотря на то что трава в прериях только проклюнулась.

Наш вояж окончен, сухо сказал он. Остроумие майора. Кроме него, ничего сухого в лагере не было.

Зима снова начала затягивать петлю у мира на горле, а мы направились обратно в Миссури. Сказать, что мы были сборищем оборванцев, – значит не сказать ничего. Может, это была кара, посланная нам за нехорошие дела. На этот раз у подножия гор не попадалось никакой дичи, и скоро голод уже глодал наши желудки. Ехать предстояло много недель, и мы заранее боялись того, что он может сделать с нами. А я как знаток голода боялся больше других. Я был свидетелем его холодных деяний. У мира много народу, и, когда доходит до резни и голода, миру плевать на то, выживем мы или умрем. У него людей столько, что ему их больше не нужно. Мы могли бы умереть с голоду на тех бесплодных равнинах, в пустыне, которая была не совсем пустыней, в походе, который был не столько походом, сколько бегством на восток. Люди постоянно умирают повсюду, тысячами. Миру это все равно, ему попросту наплевать. Такую его особенность я подметил. Слышится плач и рыдания, а потом умиротворяющие воды смыкаются над всем, и старик Время умывает руки. И пошел с этого места на другое. Нам подобает знать такие вещи, чтобы приложить усилия и выжить. Просто выжить – уже победа. Теперь, когда я больше не способен прилагать такие усилия, я вспоминаю тот одинокий отряд, пробирающийся домой. Мы были в отчаянии, мы потеряли многих, но что-то хорошее у нас было. Что-то такое, чего не удалось погасить потопу и голоду. Человеческая воля. Надо отдать ей дань уважения. Я много раз такое видел. Это не редкость. Но она – лучшее, что в нас есть.