Город Антонеску. Книга 2 - Яков Григорьевич Верховский

видно, не верит. Подозревает, что мы евреи.

Нам нужно, наверное, убираться отсюда, пока она не заявила на нас в полицию.

Правда, идти нам опять некуда.

В отчаянии мама решила обратиться за помощью к своей старой знакомой Ольге Гааз. Когда-то она обучала маму печатанью на машинке.

Ольга любила маму. Встречала ее очень приветливо, целовала ее и звала Фаничкой.

Надеясь на помощь Ольги, мама выбралась из нашего временного убежища, смешалась с толпой идущих в гетто евреев и направилась на Греческую, где на старом двухэтажном доме, рядом с воротами была вывеска:

«Переписка и Обучение на пишущей машинке. Ольга Гааз»

Мама вошла во двор, поднялась на второй этаж по чугунной лестнице и постучала в знакомую дверь. Дверь отворила взрослая дочь хозяйки и с явной неохотой впустила маму в квартиру. Пройдя через переднюю и небольшую гостиную, где обычно заказчики ждали выполнения работ, она вошла в рабочую комнату Ольги.

Ольга Гааз, уже немолодая грузная женщина, с крупными чертами лица и седеющими волосами, собранными в кублик на большой голове, увидев маму, изменилась в лице и встала, но не бросилась, как обычно, навстречу с объятиями и поцелуями.

О подробностях разговора с Ольгой мама никогда не рассказывала. Но после войны она как-то упомянула, что, выходя из рабочей комнаты Ольги, она якобы увидела на диване приоткрытую женскую сумочку, из которой виднелся уголок паспорта. Почти бессознательно она схватила этот паспорт и, зажав в руке, кинулась к выходу. То есть, фактически, украла паспорт.

Этот паспорт она, по ее словам, рассмотрела уже в доме торговки варениками и выяснила, что он был выдан на имя Луковой Елизаветы Федосеевны, русской, прописанной в Кишиневе по улице Красноказарменной, 27.

Невероятно, но эта Лукова оказалась примерно того же возраста, что и мама.

Боясь, что женщина может заявить в полицию о пропаже паспорта, мама решила изменить фамилию, приписав в конце ее букву «н».

Теперь фамилия стала Лукован.

А мама стала Елизаветой Федосеевной Лукован.

Но у меня и у бабушки все еще никаких документов не было, и мама вписала нас в «свой» паспорт, как иждивенцев.

Сложнее было с фотографией. В паспорте была фотография Луковой с красной печатью на уголке. Мама смочила свою фотографию, приложила к ней фотографию Луковой и… красная краска печати Луковой перешла на ее фотографию. Только на маминой фотографии оказалась не сама печать, а только ее зеркальное отображение и при внимательном рассмотрении можно было догадаться, что это подделка.

С этим поддельным паспортом мы будем жить около двух лет до самого конца оккупации. Каждый раз, предъявляя его, мама будет рисковать своей и нашими жизнями.

И с каждым разом в каштановых волосах моей мамы будет появляться еще одна седая прядь.

От Янкале: Кляйн-Либенталь

Одесса, 13 января 1942 г., вторник Квартира торговки варениками 91 день и ночь под страхом смерти

Рано утром, взяв две большие сумки, торговка варениками отправилась на Привоз. Вид ее был озабоченный – она явно что-то замышляла. И мы решили уходить.

Оставив на столе плату за квартиру и захлопнув дверь, мы ушли и снова остались без крыши над головой в этом страшном заснеженном городе, на улицах которого румынские патрули загоняли евреев в гетто.

Но на этот раз у нас был паспорт, правда поддельный, но паспорт.

И все же, для того, чтобы избежать опасности и не попасть в гетто, мама решает уехать. Скрыться в немецком селе Кляйн-Либенталь под Одессой.

Мы снова пошли на Привоз, но на этот раз к месту, где стояли подводы колонистов, привозивших в Одессу продукты.

К одной из них подошла мама.

«Вы из Кляйн-Либенталь? – спросила. – Я ищу работу. В вашем селе есть работа? Ясогласна на любую».

«У нас богатое село, – ответил хозяин подводы. – Есть большой рестоурант. Там всегда есть работа. Официанткой или на кухне. Если хотите, я могу отвезти вас к нам, в Кляйн-Либенталь».

«Хорошо, но я не одна. Со мной моя мать и ребенок».

«Ну что ж, семья не помеха. Поехали. Может, вам повезет».

Втроем мы усаживаемся на подводу и еще засветло приезжаем в Кляйн-Либенталь.

«Вы можете переночевать в нашем общинном доме – там есть комната для приезжих, – говорит хозяин подводы. – Завтра пойдете в примарию и покажете ваши документы».

Устроившись в приезжей, мы почувствовали себя в безопасности.

Одесса с ее ужасами была позади…

Спать легли без ужина, но нам к этому не привыкать.

Трудней всех заснуть было маме. Завтра утром она должна будет встретиться с примарем и предъявить ему наш поддельный паспорт…

От Ролли: «Янкале, не крутись!»

Одесса, 13 января 1942 г., вторник Развалка на Софиевской 91 день и ночь под страхом смерти

Всю ночь папа сердился на Тасю и гнал ее куда-то.

Они так орали друг на друга внизу в кухне, что мне даже на антресолях было слышно.

«Уходи! – кричал папа. – Уходи из города, без разговоров. При чем тут я? Что со мной может случиться? Хватит, Тася, достаточно! Случится, не случится! Неважно! Нужно спасать ребенка!»

Тася вроде вначале как бы не соглашалась. А потом вроде как бы уже согласилась. Я не очень расслышала.

А утром вдруг выяснилось, что «уходить и спасать ребенка» Тася будет вместе со мной. То есть я тоже вроде как бы должна уходить.

Но я, конечно, уходить никуда не собиралась и решила им хорошенечко поплакать. Пусть знают!

Но папа, папа… он, он… он даже утешать меня не стал.

Просто надел на меня мое красненькое пальтишко и стал обвязывать большим Эмилькиным платком. Так крепко, что я даже плакать перестала.

Впрочем, плакать я и так уже не хотела.

Зачем плакать, когда не утешают?

А папа кончил завязывать платок и говорит: «Ну вот! Давай! И слушаться твою маму Тасю! Слышишь?»

Слушаться Тасю… С чего это вдруг?

Тася, как видно, обрадовалась, что я буду ее слушаться. Она сразу же схватила меня за руку и потащила к двери. Мы вышли из Эмилькиной квартиры на лестницу и стали осторожненько спускаться по этой поломанной лестнице вниз. Сначала в развалку, а потом уже на улицу.

Оказалось, что «уходить и спасать ребенка» нужно было на подводе.

И мы пошли на Привоз, где стоят эти самые подводы, привязанные к рыжим лошадкам, которые все время что-то жуют. Как моя любимая Приблудная, которая осталась на даче Хиони, где мы жили летом и, как обещал мне папа, к которой мы обязательно потом поедем на пикапе.

Мы пошли на