Наследница - Марина Ефиминюк

Он потягивал кофей и прятал нахальную ухмылку за тонкой фарфоровой чашкой. В его глазах танцевали веселые бесы.

– Прямо как сейчас, – добавил он через два глотка.

«…После несчастья, случившегося с отцом, я уехала на некоторое время из королевства, но не ожидала, что путешествие растянется так надолго. По возвращении беспокоить семью моим внезапным появлением я не стала и провела несколько дней в доме Кастана Стоммы, но намереваюсь вернуться в родовой особняк…»

Из письма Анны В. к Еве, двадцатисемилетней вдове ее отца, Валентина Вишневского.

Темный гулкий холл родового особняка был завешен десятками таких же темных портретов. Со всех сторон на меня смотрели давно умершие родственники Вишневские, и в каждом лице светился укор за то, что единственная прямая наследница их фамилии напрочь забыла свою родословную.

Среди прочих я отыскала седовласого представительного мужчину – моего отца, но уголок золоченой рамы на картине совершенно пошло перетягивала черная лента, дававшая понять, что человек отправился по солнечной дороге на невесомое облако. В нише висел мой собственный портрет, скрытый огромным букетом дурманно пахнущих белых лилий, насколько мне помнилось, считавшихся кладбищенским цветком.

Неожиданно перед мысленным взором промелькнуло короткое воспоминание:

…Худой тип с изъеденным оспой лицом рассматривает экспозицию с таким серьезным видом, будто мы стоим в зале Королевской Алмерийской галереи, а не в старом особняке с текущей крышей и стылыми комнатами.

– Анна, у вас очень красивый дом, – говорит он светским тоном.

– Вы меня убиваете, – закатываю я глаза. – Наш дом похож на завешенный портретами покойников склеп, здесь даже холодно, как в склепе…

– Анна! – мертвую тишину разрезал высокий женский голос. За моей спиной раздался перестук каблучков, и, прежде чем оглянуться, я коротко выдохнула.

Ко мне торопилась темноволосая нима в небесно-голубом узком платье – Ева. По рассказам Глэдис, ее взяли в дом в качестве моей дуэньи, но не прошло и полугода, как с этажа для слуг она спустилась в хозяйскую спальню.

– Здравствуй, Ева, – произнесла я, надеясь, что до потери памяти не называла ее «маменькой».

– Какая радость, что ты вернулась домой! – Она чмокнула воздух рядом с моим ухом. – Как ты могла уехать и ничего не сказать? За столько времени ни одной весточки! Мы боялись, что тебя нет в живых.

– Я заметила, – отозвалась я, намекая на прошение признать меня погибшей.

Незнакомая красивая женщина, пахнущая похоронными лилиями, вызывала чувство глубокой неприязни. Наверняка причина крылась в нашем общем прошлом, иначе выходила странная вещь, будто мне до нервической почесухи хотелось вцепиться в волосы совершенно незнакомой нимы.

– Все в синей гостиной. Пойдем?

Знать бы еще, где находилась гостиная, почему она – синяя и куда делся Влад? Он пожелал осмотреться, а сам как сквозь землю провалился. Я бросила тоскливый взгляд на распахнутые двери, через которые лакеи заносили пыльные дорожные сундуки.

Если я посчитала холл мрачным, то только потому, что не помнила гостиной, действительно наряженной в синий цвет. Стены, мебель и ворсистый ковер отливали оттенком предгрозового неба, отчего даже в светлое время суток просторное помещение наполняли хмурые сумерки.

Когда я появилась на пороге, то в мою сторону уставились три пары глаз, а в комнате установилось ошарашенное молчание. Складывалось ощущение, что родственники Вишневские до конца не верили в возвращение наследницы. Мы разглядывали друг друга так, как будто виделись впервые. Впрочем, лично для меня живущие в отцовском доме люди действительно являлись незнакомцами с гравюр.

– Добрый день, – прервала я долгое молчание.

– И впрямь Анна, – протянул господин с редкими седыми волосами, забранными в неряшливый хвост на затылке, и немедленно опрокинул в себя рюмашку аперитива. Дядюшка Уилборт – припомнила я имя.

– Или очень на нее похожа, – усмехнулся высокий худой тип с узкими усиками, придававшими ему хищный вид. – Что же ты встала на пороге, милая кузина?

Нервное лицо мужчины мне было знакомо по многочисленным домашним карточкам, но вот имя, как назло, совершенно выветрилось из головы. Алан, Алик, Ален или как-то еще? Наверное, будет странно, если я начну сыпать официозом и называть родственника, пускай и дальнего, «суним Вишневский». Или у него и фамилия другая? Глэдис говорила, что он приехал из глубокой провинции лет пять назад и помогал отцу с делами.

На диване восседала тетка Клотильда, худосочная бледная женщина с такой идеальной осанкой, словно под платьем у нее, как у гимназистки, была засунута линейка. Меня она встретила величественным кивком головы.

Чувствуя себя не в своей тарелке, я опустилась в большое кресло, устеленное плоской, как блин, подушечкой. Продавленное сиденье немедленно отозвалось возмущенным скрипом, в ногу впилась пружина, а на лицах родственников появилось такое выражение, будто на их глазах было совершено святотатство.

Я с недоумением изогнула брови.

– Ты села на кресло своего отца, – сдавленным голосом пробормотала Ева.

Знала бы, что плюхнусь в святое место, осталась бы стоять! Точно ужаленная пружиной, я вскочила с кресла и пристроилась на краешек дивана рядом с Клотильдой. Какие у нас были отношения?

– С манерами у тебя все так же туго, – пробормотала тетка и, подхватив трость с костяной крючковатой ручкой, величественно поднялась. – Пойду, подгоню этого нового повара, иначе, пока он будет варганить свои бершамели, Уилборт не сможет ни лыка связать, ни сбершамелить.

Дядюшка немедленно поперхнулся очередной рюмкой аперитива и, я могла поспорить, едва слышно пробормотал под нос:

– Злобная ключница!

Неожиданно она остановилась в дверях и бросила через плечо:

– Негодная девчонка! Где это видано, чтобы Вишневские убегали из дома? Хвала Святым Угодникам, тебе хватило ума вернуться!

Величественной походкой, постукивая тростью и позвякивая ключами, она скрылась из виду. Глэдис говорила, что жесткой прямолинейности я набралась именно от тетки Клотильды, рано овдовевшей, а потом в течение трех лет похоронившей двух сыновей и смирившейся с участью приживалки в богатом доме.

– Злобная ключница! – уже погромче ей вдогонку повторил Уилборт и смело налил в рюмашку очередную порцию вечернего аперитива. Дядька выглядел неопрятным и неухоженным. Темно-зеленый бархатный камзол расходился на животе, коленки брюк висели опавшими пузырями, волосы лоснились. Похоже, дядюшка являлся большим любителем плеснуть за шиворот.

– Я налью чаю. – В удрученном молчании Ева принялась отчаянно звенеть чайным сервизом.