Художник войны - Максим Бутченко

На картине Антона мужик с грубыми руками и жесткими чертами лица застыл в проеме выработки. Свет его коногонки выхватывает ржавую арку и серые доски, укрепляющие бока выработки. Мужчина смотрит вдаль, словно пытаясь найти выход, но дальше, чем простирается свет лампы, уйти не может. А вот автобус на шахтной площадке – из него выходят шахтеры в грязных робах с безразличными усталыми лицами. Один из них – Николай Николаев, спасенный Антоном в шахте. Ему, побывшему на грани смерти, словно известно что-то, недоступное другим. Остальные идут вереницей, а сбоку пятилетний мальчик с мячом в руках внимательно рассматривает мужчин, будто наблюдая за своим будущим.

В таком стиле Антон стал рисовать недавно. В детстве его работы были полны цветов, оттенков, полутонов, но со временем он стал изображать мир таким, каким его видит – темным и однотонным. Его холсты все больше походили на поздние работы отца.

Но, несмотря на появление новых картин, каждая попытка поступления в университет сопровождалась скандалами: зачем, мол, тратить деньги? В Луганск на экзамены он ехал с тяжелым сердцем и приезжал обратно со свинцовым слитком в душе, предчувствуя, что снова ничего не вышло. И каждый раз между ним и Любой снова разгоралась ссора. Тлеющий костер их затяжного конфликта вспыхивал все чаще уже без особого повода. В их отношениях расползались тонкие трещины вражды и непонимания.

Часто Любка с ним не разговаривала. Когда он вернулся с Петровичем с митинга, на котором ждали «бандеровцев», то молча прошел в свою комнату и только под вечер рассказал жене о происшествии. Круглолицая Любка, чьи толстые ляжки выпадали из цветастого халата, курила, сидя на деревянном обшарпанном стуле, а Антон засыпал печь углем и коротко описывал произошедшее днем.

– Дурачки, которым ничего делать, – стряхнув пепел с сигареты, деловито подытожила его рассказ Любка.

Глядя, как частички пепла падают на оголенное бедро жены, Антон на минуту задумался: поспорить с ней или заняться сексом.

По Ровенькам поползли слухи, что на шахтный динамитный склад прибыло пять автобусов с вооруженными «бандеровцами». Окружив территорию, они якобы грузят взрывчатку в автобусы и могут взорвать мосты в городе. К месту происшествия с благородной целью спасать родину устремились десятки ровенчан. Но ехали они из разных концов города и поэтому, встретившись у склада, друг в друге увидели приезжих «правосеков». Завязалась драка – стенка на стенку: били, кто кого хотел. К счастью, вовремя остановились и пошли дальше искать «бандеровцев». Тормозили машины, обыскивали проезжающих, копались в вещах. Одна фура не остановилась – еще бы, посреди дороги стоят мужики с дубинками и машут руками, как сумасшедшие. После кратковременной погони фуру догнали, а шофера-дальнобойщика изрядно побили, разгромили машину, повредили груз. Приехавшие гаишники опешили – «правосеков» нет, водитель в отключке, нужно возбуждать дело. Но против кого? Повсюду шатаются «кавалеристы» с георгиевскими ленточками, защитники отечества.

Журнал «Новое время», 10.05.2014 г.

Прошло полмесяца. В город так и не вошли украинские войска, зато в начале мая со стороны Ростова-на-Дону тайком въехали несколько десятков казаков Всевеликого войска Донского. Въезд состоялся поздно ночью и никак на торжественный не был похож: ни коней, ни тачанок – под плотным покровом темноты и по проселочной дороге въехала пара «Жигулей» да обшарпанный ЗИЛ. Зато уже через несколько дней уездный городок лихорадило, как местного алкаша после получки. На центральной площади возле горисполкома, ближе к аллее из пушистых молодой зеленью каштанов, стояло три десятка человек. Большие динамики надрывались от старых советских песен, красные флаги переплелись от ветра в причудливые складки, а рядом в руках пропитого мужика развевался новый стяг – знамя «Луганской народной республики».

Микрофон переходил из рук в руки. Каждый второй в различных вариациях повторял выкрики типа «фашисты пришли к власти в Киеве», осуждал «хунту» и приверженцев Евромайдана, утверждал, что «Донбасс должны услышать», и вопрошал, почему капуста так подорожала. Когда концентрация лозунгов в мозгах ровенчан достигла пика и, казалось, уже ничто и никто не смогут их удивить, появился он. Расталкивая зевак, решительно, как Ленин к броневику, к микрофону подошел мужчина лет пятидесяти с короткими седыми волосами и серьезным, озабоченным лицом, какое бывает только на допросе у следователя. Зеленая камуфляжная куртка казака, накинутая на плечи, развевалась от ходьбы, как плащ средневекового рыцаря. Казалось, эта картина достойная того, чтобы ее запечатлел какой-нибудь местный фотограф, а затем опубликовал в местной же газетенке с подписью «Мистерия пришествия» или «Вышел из народа». Впрочем, фотографа поблизости не оказалось, и незнакомец, не спеша подойдя к микрофону, повернулся к толпе, по-военному расставил ноги в штанах цвета хаки. И призвал к тишине, подняв одну руку. Толпа не утихала. В ответ незнакомец глянул угрожающе и, наверное, даже несколько таинственно. Весь его вид внушал какой-то страх, и только пара красных кроссовок с синими длинными шнурками указывала на земное происхождение «супермена».

– Зна-ачи-ит та-а-а-а-к, – растягивая звуки, произнес мужик. – Теперь я – военный комендант города, и вся власть переходит ко мне.

Митингующие в едином порыве умолкли. Гражданин с флагом как-то уныло его опустил, бабушки резко зашуршали пакетами. Все напряглись и ждали продолжение речей неведомого коменданта. Равнодушным заявление «супермена» оставило лишь местного пса Черного – он невозмутимо продолжал бороться с блохами, сидя под ближайшим каштаном и беспечно посматривая на толпу.

По-медицински стерильную тишину нарушила самая смелая тетка в синем берете:

– А как зовут-то тебя, милок?

Смерив тетю сверлящим взглядом постаревшего Кашпировского, самоназначенный глава всея Ровеньки отчеканил:

– Называйте меня Ильич.

Утомленные киевскими новостями о Майдане и провинциальной скукой, ровенчане восприняли приход военного руководителя с азартом. А тот развернулся во всю казачью душу – веселил народ, как мог. То мобилизацию объявит, то «правосеков», членов национально-патриотической группы «Правый сектор», изловит. То устрашит приходом англосаксонских войск. В глубине души комендант понимал: никаких англо-саксов в Ровеньках нет.

– Ну, зачем англичанам и жителям города Саки воевать вместе? Где логика? Нету, то-то и оно, – размышлял комендант скучными ровенковскими вечерами.

В общем, отрывался Ильич, как мог – напивался до потери сознания, баб щупал, а то и вовсе грозился дойти до самого Киева и повесить всех на тополе – чтобы «нарядно было».

А под конец решил Ильич войти в историю, но не на коне и с шашкой наголо, а как положено казаку в 50 лет – пьяным и с пивом на усах – направился прямиком в анналы истории. Насчет слова «анналы» у Ильича было свое мнение, но он старался его не высказывать, иначе «братцы-казачки засмеют, скажут, совсем батька сошел с рельс».

Поэтому Ильич просто сказал: