И оживут слова - Наталья Способина

лишь, что Олег, бедовая голова, за борт сиганул. Радимир ведь умом чуть не тронулся, как ты пропала. Мы день за днем искали. Только потемну и переставали. А он и тогда все искал. То, что ты вернулась… это не только сама спаслась – его спасла. Страшен он был это время. Точно смерти искал.

Улеб ушел, а его слова еще долго звучали у меня в голове. Радимир искал сестру… Несмотря ни на что. Настолько любил? Исходя из того, что я увидела за последние дни, я поняла: да, любил настолько сильно, что искал мести или… смерти. Мне трудно было осознать подобное, но в его взгляде словно что-то загоралось, когда он смотрел на меня. А еще – и это меня необъяснимо пугало – в том же взгляде порой проскальзывала такая лютая ярость, что мне хотелось сжаться и спрятаться. Я понимала, что направлена она не на меня. Но от мысли о том, что способны сотворить такие эмоции, позволь Радимир им вырваться, меня пробирала дрожь. Ведь этот мир не был бутафорским. Здесь боль была настоящей, и кровь тоже. Я пыталась как-то успокоить его, делала вид, что все хорошо, все позади. Но в такие моменты он не сразу мог смирить гнев: дышал прерывисто и резко, а мозолистая ладонь до боли сжимала мою руку. Неужели все в этом мире так мстительны? Ведь он считает, что Всемила уже несколько дней как дома. К чему столько эмоций? Откуда ненависть?

Ответ нашелся сам собой. Как-то вечером я услышала собачий лай, и Добронега пошла загородить пса, чтобы пропустить гостя во двор. Приподнявшись на постели, я с любопытством наблюдала через окно за молодой девушкой, о чем-то разговаривавшей с Добронегой. Я пока еще мало вставала с постели. Делала короткие прогулки по необходимости. Например, до туалета, располагавшегося недалеко от дома. Летом – это, конечно, экзотика, но как пользоваться этим зимой, думать не хотелось. А еще до бани. Хоть Добронега и ворчала, что лучше бы мне и мыться, и «по нужде ходить» прямо в доме, но я так не могла.

И вот сейчас я с интересом разглядывала девушку, одетую в длинное светло-серое платье, украшенное, кажется, каким-то узором: с моего места было плохо видно. Широкий пояс перехватывал платье в талии. На ногах девушки красовались кожаные башмачки. У меня самой были такие, и они пришлись на удивление впору. Еще больше удивило то, что обувь оказалась удобной, только непривычной: через тонкую подошву чувствовался каждый камушек. Но через какое-то время я просто перестала обращать на это внимание. Из одежды Всемилы я пока надевала лишь ночную рубашку да шаль, поэтому, впору ли мне остальные ее вещи, сказать не могла. Зато успела заглянуть в соседнюю комнату, оказавшуюся чем-то вроде швейной мастерской, игровой и гардеробной в одном лице. У Всемилы было много нарядов, некоторые – из тяжелой парчи, расшитые чудесной тесьмой, но больше всего мне понравились простые длинные платья – повседневная одежда, которая, несмотря на свою простоту, должна была выглядеть очень женственной. И взгляд на гостью Добронеги эту мысль подтверждал. Грустно, что в моем времени за мишурой дорогих украшений вещи утратили красоту, присущую естественности.

Девушка что-то сказала, мотнув головой. Ее волосы удерживала лишь лента надо лбом, поэтому ветер, беспрепятственно подхватив длинные пряди, рассыпал их по спине. Волосы у гостьи были чудо как хороши: светлые, прямые и, наверное, тяжелые. А еще в них играло солнце. Жаль, что такую красоту в первую брачную ночь срезает муж. Этот символ девичества был невероятно красивым…

Меня прошиб холодный пот, а рука сама собой метнулась к волосам, наткнувшись на короткие пряди, едва прикрывавшие уши. Я носила стрижку последние пару лет. Значит, вот что так взбесило Радима! Вот о чем он думал, раз за разом проводя по моим волосам! «Надругались».

Река сверкала на солнце и перекатывала быстрые волны через босые ступни. Всемила сидела на сходнях и смотрела на свое отражение. Сейчас оно было покрыто рябью, но Всемила и так знала каждую черточку: большие серо-зеленые глаза, длиннющие ресницы, высокие скулы, чуть вздернутый нос. Она красива. Так и мать говорит, и брат. Да и молодые воины тоже головы сворачивают. Только не каждый рискнет к сестре воеводы подойти да улыбку перехватить. Тем более просватана она уже десять лет как за княжеского сыночка. Видела того сыночка по весне – не пришелся по нраву. Ну а кому бы пришелся? Всемила передернула плечами, нахмурилась и, задумавшись, принялась накручивать на палец выбившуюся из косы прядь. Свадьба была назначена на праздник урожая – еще все лето впереди. Глядишь, уговорит Радима, упросит. Не может он ни в чем ей отказать. За то Злата, Радимова жена, и ненавидит. Ей столько внимания, поди, ни разу не доставалось. А потому что жена – это жена, а она, Всемила, единственная, молодшая и самая любимая.

Камешек ударился о водную гладь рядом с ногой и поскакал по волнам. Ярослав… Только он может вот так подкрасться и напугать. Хотя не испугалась ничуть, потому как ждала. Не все воины воеводы Радимира трусливы и осторожны – Ярославу нипочем ни гнев воеводы, ни сватовство назначенное.

– Ножки не застыли?

– Застыли, – улыбнулась Всемила, оборачиваясь.

Хорош Ярослав. Ой, хорош! Высокий, плечистый. Радиму под стать. Только не хмурится так часто, как брат, а улыбкой сияет, что солнышко. Кудри по ветру. И на сердце аж сладко от одного взгляда на него.

– А давай до Лысой горы пройдемся? Заодно согреемся.

– Тоже ноги застыли, что ли?

– Сам застыл. Не видел тебя с заката – вот и застыл.

Кровь бросилась в лицо, но Всемила дерзко улыбнулась:

– А пойдем!

Обувшись, она потянулась к лежащему тут же венку из одуванчиков. Первые цветы – самые яркие. Как она сама. Так, кажется, Ярослав третьего дня говорил. Теплая рука перехватила ладонь, взяла венок, надела ей на голову.

– А говоришь, застыл – руки вон горячие, – непослушными губами произнесла Всемила.

– Так тебя увидел и отогрелся.

Мозолистые пальцы скользнули по ее щеке.

Лысая гора была на том берегу. Кажется, близко – можно докричаться, но мало кто туда хаживал, хоть и места там были ягодные да грибные. А потому что тот берег Стремны – чужая сторона. Опасная. Жить там никто не жил. Кто ж в лесу поселится? Кроме как по мосту, попасть туда можно было разве что с моря. Лысая гора некогда была продолжением другого берега Стремны, да века назад откололась, соединяясь с Большой землей теперь лишь мостом, что выходил к поляне перед воротами Свири, да каменным перешейком, что упирался в крутой склон дальнего берега. Тот перешеек заливало в высокую воду, а по низкой воде он щетинился острыми камнями так, что ни пешим не одолеть, ни на лодке не пристать.

Уж если ты с моря да с добром пришел, так зачем тебе Лысая гора, когда недалеко от ворот свирских берег срезан да сходни сделаны? Тут и пристать можно, да и встретят тебя как полагается, коли с добром. А коли со злом – так не пройти тебе ни по реке дальше, ни по земле. На то Свирь здесь когда-то и выстроили.

Одна бы Всемила на тот берег ни за что не пошла. Хоть и год как войны нет, а все одно боязно. Да и Радим не велел. Узнает – то-то браниться будет. Всемила обернулась. Часового на башне не было – некому брату донести. Сегодня в городе гулянье, и дружинники обходят стену, а не стоят на каждой башне, как всегда. Мир ведь сейчас. А все Радим. С миром вернулся из похода, из которого своего Олега привез. Всемила нахмурилась, но тут же тряхнула головой. Вот еще – прогулку себе портить. Быстро взглянула на другой берег. Одной было бы боязно, а с Ярославом хоть на край земли.

– А давай через мост бегом, пока никто не видит, – вполголоса предложил Ярослав.