Русский рай - Олег Васильевич Слободчиков

Всю обратную дорогу дружки молчали, глядя себе под ноги. С седловины открылся вид на факторию, они остановились перевести дух и Васька просипел:

– А девка-то, ученица Баннерши, брюхата!

– Брюхата! – равнодушно и отстраненно согласился Сысой.

– Кабы не от Баннера, чего бы жила у него?!

– Хоть бы и от него, – со вздохом отмахнулся Сысой. – Вдовому – спасение через девку или другую жену. Уж я-то знаю! – болезненно поморщился от нахлынувшей памяти. – Улька, как услышит, что кадьячку забрюхатил – орать будет?! – метнул на дружка виноватый и вопросительный взгляд.

Василий молчал.

– А с венчанной в дом не пустит?! – Сысой повздыхал, ожидая, что скажет друг. Не дождавшись, стал рассуждать. – А принять надо всего-то на неделю-две. Куда деваться? Не плыть же всем скопом в Охотск. Надо возвращаться на Ситху, к Бырыме, он что-нибудь придумает.

Филипп ругал компанейских директоров и охотское начальство, будто не верил услышанному, запальчиво переспрашивал, отчего его самого двадцать лет не зовут получать паспорт?

– Наверное, отписались, что помер, чтобы не платить подати! Шелиховские вояжные уже многие перемерли, – озлившись недоверчивыми расспросами, отбрехался Васька.

Старик обидчиво замигал, задумался, думала и Васькина Ульяна, да так, что на лбу обозначились полоски морщинок. До вечера она ходила сонной, все валилось из её рук. Василий, улучив подходящее время и настроение жены, со смехом сообщил, кивая на дружка:

– А Сыска-то, кобелина, забрюхатил чиниакскую вдову!

Ульяна вскинула глаза на Сысоя. Он глубоко вздохнул и развел руками, дескать, что поделаешь, грешен.

– Вот и женись, раз забрюхатил! – резко оживилась она, изрядно удивив вдовца. – Был один черноглазый, – кивнула на сына-Богдашку, – станет два! И дому от бабы подмога: умаялась я одна коров доить. Слава богу, дед помогает, а ему и без того работы хватает. Думали просить в хозяйство каюрку, да тебя, кобеля, боялись.

– Да ты что? – разинул рот Сысой. – Смеешься?

– Ничуть не смеюсь. Дед, скажи ему, – кивнула Филиппу, – ладно ли бросать креольчонка кадьякам?

Старый боцман был занят другими мыслями, весть о Сысоевом блуде его ничуть не удивила.

На другой день, после утренних молитв и завтрака Ульяна объявила, что плыть в Охотск с детьми – судьбу искушать, пусть мужики возвращаются на Ситху, Бырыма им поможет. Похоже, она уже обоих, Ваську и Сысоя, считала своими мужьями, а беременную кадьячку принимала за работницу и половинщицу, как это принято на острове у здешних народов.

Рождество они встретили по-домашнему, молитвами. Скрывая печаль об утрате, изо всех сил старались показать Господу, что рады празднику, веселы и счастливы: жгли старую одежку, парились в бане, купались в студеной речке, выставили на стол все лучшее, загодя припасенное. На другой день Сысой ушел в крепость один и вскоре вернулся с венчанной женой и известием, что после Крещения Господня им с Василием приказано явиться и плыть на Ситху, а Филиппу собрать для голодающих там все, что может.

Ульяна со стариком приняли крещеную кадьячку настороженно, но прилично. Дети разглядывали её с любопытством. Агапа была весела, много смеялась и веселила домочадцев. Сысой отказался ночевать с ней в доме, к ночи увел жену в сырую, еще не выстывшую после мытья баню, положил свежий блин под полок, чтобы задобрить банного. Баня – место нечистое.

Неделя пролетела, как один прерывистый сон. Филипп со старческим ворчанием оставил необходимый припас еды для себя женщин и детей, остальные продукты мужчины стаскали в байдару, перебили свиней, мясо которых отвратно пахло рыбой, забрали всю юколу. Сысой подошел к могиле Феклы, опустился на колени, перекрестил холмик, припал к нему щекой. «Прости, что так всё вышло» – слезливо пробормотал и встал, отряхивая колени. Был серый зимний денек с небом, плотно обложенным облаками. Буднично шумел океан пологими накатами прибоя, ветра не было. Простившись с близкими, промышленные отправились морем на байдаре в Павловскую бухту отмеренным путем в восемь миль.

Галиот все так же стоял на просушке, а в бухте, на якоре покачивалась трехмачтовая баркентина с латинянским названием, выписанным на борту. Второй неожиданностью была та, что промышленные попали на похороны Натальи Петровны – жены управляющего. Баннер был рассеян, небрит и слегка пьян, по дому распоряжалась молодая кадьячка, любимая ученица бывшей директрисы кадьякской школы для девочек. Другой плохой новостью была та, что командовал баркентиной знакомый лейтенант Хвостов. Увидев его, Сысой озлобленно выругался:

– Опять этот недопесок?! Что делать будем, Васька? Может, лучше в Охотск?

Василий долго молчал, раздумывая, а после разумно изрек:

– Могут и в Охотск с ним отправить. Придется терпеть. Станет невмоготу – скинем за борт, скажем, волной смыло.

Одновременно с похоронами филипповские затворники с креолами и алеутами, под началом подпоручика Булыгина стали грузить судно продуктами и товарами для Ситхи. Это был тот самый офицер с непомерно пышными бакенбардами, которого они приметили в церкви. Менялись времена и нравы: давно ли военный чин без усов вызывал всеобщее недоумение, а вот уже и подпоручик, и лейтенант Хвостов, тоже безусый, тощий и чернявый как креол, носился по баркентине и срамословно ругал матросов.

Ответственным за груз Баннер назначил Василия Васильева. Васька тяжело вздохнул всей грудью, понимая, что ссор с лейтенантом не избежать, но покорно отмолчался. Баннер сочувственно понял его и стал рассеянно рассуждать, что Хвостов, при всех недостатках, незаурядный моряк, привел судно с Ситхи среди зимы за четыре дня. По лицу его Васька догадался, что управляющий сам терпит, ждет не дождется, как бы поскорей выпроводить с Кадьяка вздорного дебошира и пьяницу.

Николай Булыгин был матросским сыном, в юности закончил кантонистскую школу для солдатских детей, воевал со шведами на Балтийском море, выслужив офицерский чин, получил предложение послужить Российско-американской компании. Новоприбывший оказался спокойным и незаносчивым военным моряком, среди которых в большой моде было буйство. На Кадьяк он прибыл на галиоте вместе с женой, тоже солдатской дочерью, которую полюбил с первого взгляда. Она соглашалась следовать за ним хоть на край света, лишь бы всегда быть вместе. Взаимная любовь определила место службы Булыгина. Его жена редко показывалась на палубе, поскольку крикливый командир баркентины тут же начинал орать о том, что женщина на корабле – плохая примета. Супруги тоже терпеливо сносили его брань.

– Петух! – презрительно пробормотал Сысой, глядя на лейтенанта. – Росточком два аршина вместе со шляпой. – Из офицерского сюртука с эполетами и стоячим воротом до самых ушей гребнем торчала грива