Горизонтальная война. Снимая маски - Есения Маас

неким буфером между мной и матерью. В детстве, в мою голову зачастую лезли вопросы об их отношении ко мне. В особенности матери. Отчего-то, я ощущала себя приёмышем, ну, или мне так казалось на фоне бесконечных ругательств и столкновений. И поддерживали меня Ромка и его старшая сестра Саша. Рыжая фурия, но такая классная. Вечно вытаскивала нас из передряг, чтобы от родителей не досталось.

Ноги сами понесли на боковую дорожку, в обход дома. Припорошенная снегом, она едва выглядывала, смущённо демонстрируя то один красный бок плитки, то другой. Оголённые кусты вдоль сонного палисадника вытягивали узловатые ветви, норовя ухватиться за брюки. На часах было чуть больше трёх, но из-за нависших облаков казалось, что уже вечереет. Добравшись до рощи, я переступила ограничитель и пошла вглубь. Сама не знаю на кой чёрт.

Мы нередко носились здесь, устраивали засады и строили коварные планы по захвату домработниц, не дающих лишнего сладкого. Вот и оно. Старое дерево, ствол которого едва ли можно было обхватить одному человеку, нависало раскинув ветви как плети. Летом оно очень красивое, а сейчас смотрелось скорее ловушкой, чем уютным, потайным местом. Обойдя его по кругу, я отыскала заветную надпись и прижалась пальцами к рубцу на коре.

«Я люблю тебя больше жизни и ещё чуть-чуть». Неровные буквы, вырезанные обыкновенным перочинным ножом скакали то вверх, то вниз. И подпись: Рома Б. На глаза набежали слёзы, в груди защемило, закололо.

— Ромка, — всхлипнула я, гладя буквы. — Мне тебя так не хватает… так больно, Ромочка. Сил никаких нет, никто не сможет тебя заменить. Никто и никогда. И зашумевший в кронах ветер вторил моему отчаянию.

Лить слезы на холоде не очень хорошая идея, но я даже не пыталась остановить солёный поток. Глухая тоска снедала душу, и сколько бы ни миновало лет, в моей памяти был жив образ лучшего друга. Единственного человека, которому я вверяла все свои тайны и страхи. И пусть он погиб десять лет назад, я так и не смогла впустить в своё сердце кого-то ещё. Даже Ника, смирившись с тем, что я смогу дать ему только отголосок той любви, что он заслуживает, потому что самая сильная, и самая болезненная любовь навеки вечные заперта в изъеденный ржавчиной сундук.

Простояв некоторое время, я смахнула слёзы и двинулась в обратную сторону. Лиза, Лизонька, моя девочка, моя отрада. И пускай её папаша самый худший человек на земле, она моя яркая звезда, помогающая идти вперёд даже тогда, когда есть силы только ползти.

Остановившись перед входом, я постучала ботинками друг об друга, и нажала кнопку. Страшно подумать, в каком сейчас состоянии мама.

Из-за двери донёсся смех.

Смех?!

Округлив глаза, я следила за тем, как медленно и нехотя поворачивается массивная ручка, как взмахивает крыльями металлическая птичка над глазком. Смеялась не дочь.

— Да? — Из-за двери высунулась довольная мама и тут же скисла. — Что ты здесь делаешь?

— Мам, — я прочистила горло и перевела дыхание: — Тебе звонили?

— Мне много, кто звонит, — сощурилась она, отчего под глазами побежали тоненькие морщинки. — Я забрала Лизу на выходные, хотела съездить на лыжную базу, разве твой любовник тебе не сказал? Зачем ты здесь?

— Мы так и будем стоять на пороге? — начала издалека я.

Наклонив по-птичьи голову набок, мама ухмыльнулась и распахнула дверь. Ну надо же. Думала, до вечера продержит на улице. Шум голосов из гостиной подсказал, что у мамы гости. Они-то и смеялись. Один из голосов был смутно знаком, где-то я его уже слышала.

— Мам. — Стряхнув с пальто белые крупинки, я села на софу и сцепила руки в замок. — Папа умер.

Голос дрогнул, как будто только сейчас я осознала весь ужас нового положения. Не смея поднять на мать глаза, чтобы не столкнуться с истерикой, я поджала губы и отвернулась.

Через несколько секунд поняла, что плакать и рыдать мама не собирается. В недоумении посмотрев на неё, я заметила тень усмешки, которую она попыталась спрятать, да не успела.

— Ты слышала, что я сказала?

— Слышала, — невозмутимо ответила она. — Сергей умер. Мне звонили два часа назад. Ты за этим приехала? Так могла не торопиться.

Ни единый мускул не дрогнул на застывшем фарфорово-кукольном лице. В глазах мамы была усталость и… брезгливость? Она держалась спокойно, сложив на груди руки и поигрывая тонкими пальцами по плечу.

— Мам? — В голову закрались сомнения в её адекватности. Разве нормально никак не реагировать на смерть супруга?

— Мелания, — вздохнула она, поправляя безупречное каре, — поезжай домой. Видимо, теперь у тебя будет очень много забот. Лиза поживёт пока у меня.

— Нет. — Я поднялась и сняла ботинки. — Лиза поедет домой. Никакой поездки на базу.

— Ты не имеешь права запрещать нам видеться, — задрала она подбородок.

— Я не запрещаю. Я говорю о том, что жить с тобой она не будет. Мы проходили это уже не один раз. Где она? — Я высунулась в коридор, разматывая шарф.

Мама цыкнула и перегородила собой проход:

— Лиза останется здесь. Ты ничего не можешь ей дать. Такая же как отец — помешанная на работе. Оставь ребёнка в покое! — Она выталкивала слова сквозь сжатые зубы, шипела, разве что ядом не плевалась.

— Благодаря этому помешательству, — напомнила я, — ты сейчас имеешь всё, что хочешь. Отец из кожи вон лез, лишь бы угодить твоим капризам. Совесть бы поимела. И сделай вид, что тебе грустно, смех в день смерти мужа попахивает сумасшествием.

Отодвинув её в сторону, я пошла на голоса и у дверей в зал остановилась как вкопанная. Гостями матери оказались Домогаровы. Мать и отец близнецов, Лариса и Виктор.

— Мелания? — подняла тонкую, смоляную бровь Лариса Витальевна. — Что ты здесь делаешь?

Гостья придерживала за ножку высокий бокал, в котором плескалась соломенная жидкость. Пригубив вина, Домогарова растянула ядовито-красные губы в улыбке и кивнула.

— Папа скончался, — ровно откликнулась я, скользя взглядом по комнате и ища дочь. — Я приехала сообщить об этом матери и помочь. Но, видимо, в моей поддержке она вовсе не нуждается.

— Прими мои соболезнования, — густой бас Виктора Домогарова привлёк моё внимание.

Как необычно, а ведь они абсолютно не похожи, впрочем, как и я с родителями. Домогаров Виктор был высок, хорошо сложен для своего возраста, глаза у него были зелёные, а волосы светлые, практически белые. Этакий русский богатырь в костюме. Тогда как братья были жгучими брюнетами с синими глазами и чудились мне прямыми потомками Кощея. Да даже Лариса Витальевна была светлее, чем они. Высокий свитер крупной вязки прикрывал Виктору горло, ноги с броскими носками апельсинового