История мангитской династии - Ахмад Дониш

высоки. Например: наличный махр[110] составлял десять дирхемов[111], а плата казию за заключение брачного договора — десять динаров[112] и один ман[113] пшеницы, стоимостью в десять танга[114], плата за пользование весами — пятнадцать танга и тому подобное.

И на большинство постов в эмирате были назначены сыновья эмира Данияла,[115] которые открыто распутничали и развратничали. Вазират в Бухаре был в полном подчинении Давлят кушбеги[116] — человека развратного и дерзкого кровопийцы. Должность главного казия была в руках казия Низамаддина, который хотя и происходил от великих сейидов,[117] открыто курил табак,[118] пил вино, был насильником и взяточником. Сам же эмир Даниял ослабел от старости и был неспособен навести порядок в государственных делах.

В конце концов, управление важнейшими государственными делами он передал своим потомкам, дядьям и эмирам. И он оставался в неведении как относительно подъемов и упадка [в делах государства], так и относительно справедливости и насилия. Всеми предписаниями и ограничениями шариата пренебрегали и их не выполняли. И никто не обращал внимания на крики угнетаемых о помощи.

В это время эмир Ма'сум[119] был еще малолетним [ребенком]. Когда же он стал взрослым, то [не смог] примириться со всеми этими беспорядками и неустройством.

Многократно, приходя к отцу, он жаловался на своих высокопоставленных братьев и сановных правителей: «Такой-то распорядился таким образом, а такой-то проявил жестокость. Ограничивать и сдерживать их является насущной потребностью государства и веры». [Он заявлял также, что] положение бедняков дошло до предела и что государство на грани полной разрухи.

Однако то ли эти речи не доходили до слуха эмира Даниила, то ли он боялся правителей и сыновей, — [положение в государстве не изменилось]. Поскольку в натуре у сына эмира от природы было нечто от промысла Божьего, он доложил отцу, что у него нет сил слышать и видеть насилия, которые происходят в этом государстве, и что он уйдет в медресе, чтобы заняться изучением наук. Сказав это, он отправился в медресе, занялся науками, подвергал себя мучительным испытаниям, а посещение двора насилия он сделал для себя запретным. Он вступил в круг простых людей и избрал для себя наставником одного из шейхов[120] того времени. Благодаря природным способностям, он за короткое время изучил все необходимое [по вопросам] веры, а также в достаточной мере приобщился к пути суфиев.[121] Он предельно ограничил себя в еде. Так, для своего пропитания он у своего пира[122] брал полмана пшеницы с тем, чтобы вернуть после получения зерна с наследственного [урожая].

Однажды слуга царевича, мальчик по имени Давлат, получив пшеницу, стал [тщательно] ногтями собирать просыпавшиеся зерна. В это время вышедший шейх спросил: «Кто ты такой и что тут делаешь?» Он ответил: «Я слуга царевича, пришел взять в долг пшеницы и теперь собираю просыпавшееся». Шейх был в хорошем расположении духа. Он подвалил слугу и сказал: «Выполняй работу царевича от чистого сердца, — тогда и ты, и твои потомки будете вазирами и управителями при нем и, его наследниках до тех пор, пока они будут пользоваться властью». Слуга, вернувшись, передал этот разговор царевичу. Тот [в ответ] прочел благодарственную молитву, сказав: «Да не окажутся слова моего пира ложными».

Итак, вскоре бесчинства узбеков перешли всякие границы, а бесконечные вопли народа наконец дошли до слуха эмира Данияла. Он кого-то уговорил пойти к царевичу [и сказать ему]: «Я, [мол], состарился, пусть придет и примет мое благословение. Хватит тех наук, что он уже изучил. [Пусть] в качестве наместника от моего имени решает важнейшие государственные дела и исполняет предписания шариата».

Царевич согласился при условии, что никто не должен препятствовать всему, что он самостоятельно будет делать для блага веры и государства, и прибыл во дворец отца. Он сам передавал на подпись большую часть важнейших дел, касающихся войска[123] и подданных; и в отдельных случаях, когда из-за вмешательства казия или вазира он не мог решать тот или иной вопрос, он решал дело приказом отца. Сам же он разбирал дела и жалобы народа в бухарском арке,[124] а иногда, и у себя во дворе у бухарского минарета.[125]Большую часть времени он постился, а разговлялся сухим хлебом и холодной водой. Находясь у власти, он понял, что все зло происходит в большинстве случаев из-за малодушия суждений вазира и из-за многочисленных притеснений судьи. Однажды после выполнения обязанностей, [связанных] со всеобщим приемом[126] и большим собранием во дворце, он поместил отца на трон, а сам вместе с пятью — шестью приближенными спрятался у ворот арка на тупчихона. В тот момент, когда судья Низам намеревался сесть верхом на лошадь, царевич проворно выскочил из засады и, распоров ему грудь кинжалом до пупа, отправил к праотцам. Одна нога судьи осталась в стремени, а другая на земле. Царевич приказал бросить его труп на Джилавхана[127] под ноги лошадям. В обращении к народу указывалось, что ради справедливости имущество и собственность судьи Низама должно быть разграблено. Кто бы что ни взял — [все] будет принадлежать ему.

В это время правители, сейиды, главы племен возвращались из дворца. У того, кто от природы был злым и развратным, ослаб корень жизни; и все тело охватил озноб и дрожь, когда они узнали обо всем случившемся.

Вскоре он пригласил к себе вазира с группой знатных лиц под предлогом угощения. Нескольких своих людей он поставил в прихожей с тем, чтобы когда он воскликнет: «Бейте!» — они незамедлительно должны [были] войти и убить вазира. Во время беседы, которая длилась около часа, царевич [обратил внимание] на инкрустированный и украшенный драгоценными камнями нож,[128] висевший на поясе у вазира: «Отец, Ваш нож выглядит очень дорогим. Можно сказать что такого ножа нет у эмиров всего государства». Вазир ответил: «Да! Когда этот нож попал ко мне из дворца, он уже был покрыт драгоценными камнями, а я еще дополнительно украсил его жемчугом и другими драгоценностями». Царевич сказал: «Когда смотришь на него, зрение становится более острым». Вазир тотчас же вытащил нож и положил его перед царевичем. Тот развлекался им и рассматривал его целый час. Затем он поднялся, чтобы самому отнести и положить нож перед стариком [якобы для того], чтобы не утруждать его. Вазир тоже поднялся, отвечая вежливостью, чтобы не беспокоить царевича. Оба дошли до середины зала собрания — и тут царевич распорол живот его ножом,