Плачущий мальчик - Алена Лелявина

до него долетают звуки проезжающих мимо машин, но никто не останавливается и даже не обращает внимания на одиноко стоящий на обочине Мерседес. Роберт слышит тиканье аварийки, отсчитывающей секунды, возможно даже часы и годы, пока его затягивает в это тягучее безвременье, постепенно это тиканье трансформируется в звук метронома, щелканье становится гипнотическим и липким, Роберт словно бы летит на звук в мутной серости своего сознания. Вдруг окружающее начинает светлеть, а потом уже нестерпимо слепит глаза, мужчина жмурится и закрывается ладонями, стараясь спастись от этого выжигающего света. В какой-то момент он чувствует, что стоит на твердом полу, а не парит в воздухе. Роберт убирает ладони от лица, и обнаруживает себя в палате госпиталя, у стены стоит койка, на которой спиной к нему сидит женщина в больничной робе. Через неплотно сомкнутые края ткани он видит ее голую спину, она вся в волдырях и покраснениях.

— Теперь ты его папа. — слышит он скрипучий голос старухи, но Роберту отдаленно знакомы характерные низкие нотки в этом голосе, он слышал его уже однажды и в тот раз он был чарующе соблазнителен. Только где это было? В таком же сумрачном помещении. В глухой комнате. В музее, да. Это Моник! Он узнал ее голос, но подойти и заглянуть ей в глаза ему не хватает духу. Он стоит как вкопанный, боясь пошевелиться.

Он тяжело сглатывает, во рту мгновенно пересохло, язык шелестит во рту словно целлофановый пакет.

— Как мне избавится от него? Как мне спасти сына?

— Найди ему другого папу. Однако, у тебя уже не осталось времени. — больничная койка под женщиной скрипит, она медленно поворачивает к нему свое лицо и Роберт отшатывается от нее, с трудом сдерживая отвращение, все ее лицо, как и спина, покрыто ожогами и волдырями, некоторые уже лопнули и из них по щекам и лбу Моник сочится прозрачная сукровица. Ее тело начинает сотрясается то ли от смеха то ли от истерики, перерастая в жуткий эпилептический припадок, она начинает выть дикой, безумной волчицей, а Роберт медленно отступает к двери палаты, но, споткнувшись обо что-то, падает, больно ударившись затылком.

В темноте он чувствует движение воздуха на своем лице и улавливает резкий запах аммиака, который распарывает тягучую массу, обхватившую его, и поднимает его сознание к свету. Черная, пульсирующая пелена перед глазами растворяется, он видит склонившегося над ним Марка с бутылочкой нюхательной соли в руках и начинает плакать.

8

Роберт подносит ко рту белую, кофейную чашку, обхватив ее двумя руками, чтобы контролировать бьющую его дрожь и не расплескать горячий напиток. Они с Марком сидят в дорожной забегаловке, в ста метрах от машины Роберта. С каждым глотком по телу мужчины расходится приятное тепло, приступ миновал, оставив после себя лишь легкий тремор, расходящийся по телу стихающими и удаляющимися афтершоками. Марк предложил довезти его до дома, но Роберт, практически пришедший в себя, в силу своего характера, предпочитал делать вид, что то, что случилось часом ранее было не с ним и желательно вообще про это больше не вспоминать. Марк настоял на том, чтобы он довез его до работы, он был категорически против, чтобы Роберт садился за руль в таком состоянии.

— В каком? — хмыкнул Роберт и с вызовом уставился в глаза Марка.

Марк рывком схватил его руку и приподнял от стола — рука, потерявшая опору, предательски тряслась на весу.

— Вот в таком Роберт! Хватит храбрится! Ты не робот, а живой человек и, как выяснилось, у тебя тоже есть чувства, и ты можешь переживать и страдать также как все!

Роберт молчал, плотно сжав губы.

— Хорошо, отвези меня в офис. Но домой я поеду уже сам, не надо за мной вечером приезжать.

— И на том спасибо. — съязвил Марк.

По пути Роберт рассказал Марку случившееся с Питером и оба они решили, что выводов делать рано до получения анализов, однако все описанные Робертом симптомы предательски выдают загадочную болезнь, которой также страдала Моник.

Они доехали до бизнес центра, где располагалось бюро Роберта. Вокруг сновали бесчисленные люди: мужчины и женщины в деловых костюмах, курьеры на велосипедах, туристы, завороженно слушавшие гида, площадь перед зданием как гигантский муравейник, кипела и бурлила, не утихая никогда, ни днем ни ночью. Роберт молча наблюдал за толпой, которая в движении сливалась в один организм, но стоило только задуматься, что каждый отдельный человек в этом Вавилонском столпотворении — отдельная личность и на душе сразу становилось чуточку теплее. У каждого свои заботы, мысли, планы. Индивидуальность растворяется в пульсе города, как только ты ступаешь за порог своей собственной квартиры и теряешь человеческий образ для прохожих и для самого себя, пока вечером снова не вернешься к себе домой.

— Спасибо, дружище. — Роберт поворачивается к Марку и жмет ему руку.

— Всегда рад помочь. Звони. — улыбается Марк.

Роберт открывает дверь машины и выходит из нее, долго потягиваясь, но потом вспоминает что-то и перед тем, как захлопнуть дверь, наклоняется к окну.

— Кстати, а как Моник? — спрашивает он.

Марк какое-то время молчит.

— Я не хотел тебе говорить. Она… Она скончалась вчера.

Роберта обдало волной жара, словно гигантский адский пес приветственно облизывал его своим огромным горячим языком. Он едва не падает на мостовую, словно от удара, молча захлопывает дверь и стеклянными глазами окидывает пространство вокруг. Все внутри съеживается и холодеет. Что же будет с его сыном? Из роя мельтешащих в голове мыслей, одна назойливо мозолит глаза, словно выброшенная газета липнет к лобовому стеклу мчащейся по шоссе машины. Проклятая картина, это все она.

В офисе он не выходил из своего кабинета остаток дня, не принимал посетителей и звонки. Роберт сидел за своим столом и не сводил глаз со своих рук. Он раз за разом прокручивает в голове свое видение, Моник сказала, что картине нужен новый папа. Мальчику с картины нужен новый хозяин, тогда возможно, мушка прицела перейдет с него на кого-то другого, если, конечно, у Роберта осталось еще время. По всей видимости картина, каким-то образом набирает силу, раскручивает спираль, и сейчас Роберт и его семья находится на последних ее изгибах. Нужно передать картину другому человеку, но не просто человеку, а «папе», кто не сделает мальчику больно. Но ведь это значит убить нового хозяина, по всей видимости этот драматичный спектакль заканчивается смертью, и смена главного героя не переломит замысел сценариста. Он закрывает лицо ладонями, Роберт понимает кому он должен передать картину, истинному ценителю, эстету и лучшему другу,