Домик над обрывом - Дарья Доцук

Ельник встречает нас холодно, и я сразу понимаю, как он отличается от солнечной Сосновой горы. Он тёмный, старый и позабытый, и такой густой, что деревья сходятся над головой и стоят, упёршись друг в друга.

Намеченная тропа здесь бежит быстрее, как будто хочет поскорее выбраться из чащи, но то и дело путается, петляет, заводит в тупик и рыскает в поисках другого пути. Чтобы не упустить её, приходится перелезать через поваленные деревья и огибать огромные, как шатры, ели.

Мне становится не по себе: так далеко я ещё не заходила. Когда мы с папой смотрели на ельник с вершины Сосновой горы, он выглядел красивым и безобидным, а теперь кажется таким враждебным и подозрительным. Почему здесь так много упавших деревьев и сломанных веток? Несколько пней наполовину выдернуты из земли, словно кто-то огромный и сильный перевернул тут всё вверх тормашками.

Зато Мальчик совершенно спокоен и явно не чувствует никакой опасности. Шлёпает себе рядом, насвистывает, кусты палкой отодвигает. Вскрикивает, кое-как изображая сокола, и сам над собой смеётся.

«Если заблудимся, спросим у кого-нибудь дорогу, – решаю я, чтобы перестало сосать под ложечкой. – Тут темно и сыро – значит, и духи есть. Они нас не тронут, они же знают, что мы не просто так бродим, а к папе идём». Но в это как-то не очень верится, когда повсюду разбросаны сбитые ветки. Почему такое затишье? Как будто здешним духам самим пришлось от кого-то спасаться.

А вдруг тот, кто всё это устроил, до сих пор здесь и следит за нами из чащи?

Я одёргиваю Мальчика:

– Тс! Не свисти.

Он обрывает свист, как птичка, которую поймали за горло, и переводит на меня большие, уже готовые бояться глаза. Сквозь ершистые еловые ветки, которые плотно жмутся друг к другу, ничего не видно, остаётся только прислушиваться. Если там и правда кто-то есть, рано или поздно он себя выдаст. Плохо только, что тут не сухие трескучие иголки, как на Сосновой горе, а мох, трава и влажная от тумана земля, где легко спрятать шаги.

Как бы поступил папа, окажись он тут с нами? Велел бы залезть на дерево и переждать? Спрятаться под корягой? Намазаться грязью, чтобы зверь нас не учуял? Или не ходить дальше? Он бы точно что-нибудь придумал, он всегда знал, что делать.

Нам остаётся только замереть и прислушиваться. За деревьями вроде тихо, но как-то угрожающе тихо, словно кто-то затаился перед прыжком.

Я уговариваю себя не бояться и придумываю, что это просто ураган повалил деревья или дровосеки.

– Показалось, – говорю я.

Мальчик выдыхает и встряхивает плечами рюкзак.

Но стоит нам сделать несколько шагов, как над нашими головами точно стрелы проносятся частые вскрики сокола. Всё та же повторяющаяся высокая нота, которая никому другому не даётся, теперь звучит совсем иначе, не величественно и спокойно, а быстро, резко, испуганно – как предупреждение.

«Опасность! Тревога!» – вот что кричит нам сокол.

В животе становится пусто и гулко как в ущелье, и слышится только бешеный стук сердца.

– Беги! – командую я, и Мальчик от неожиданности роняет палку. – Быстро! Быстро!

Мы разворачиваемся и срываемся с места. Из леса, ломая ели, продирается гигантский дух-динозавр и с оглушительным рёвом, который тут же заполняет собой все овраги и ущелья, бросается следом.

Я бегу так, что начинает колоть в боку, и больше всего боюсь споткнуться или за что-нибудь зацепиться. Рюкзак беспомощно болтается на плечах и лупит меня по спине.

Хорошо, что Мальчик воображаемый, и я могу придать ему скорости, а не то он бы уже давно запнулся, упал и оказался в клыкастой пасти, из которой свисают ленты слюны.

Рёв и грохочущие шаги преследуют нас, как разрывающиеся бомбы, и гонят, гонят, заставляют перемахивать через поваленные деревья и уклоняться от ветвей. Я и не знала, что могу так быстро бегать, но нужно ещё быстрее! Ещё!

Вонючее хищное дыхание динозавра опережает нас, и горячий воздух из его громадных, как вёдра, ноздрей волнами ударяет в спину. Совсем рядом, как саблезубый капкан, захлопывается гигантская пасть, чуть не отхватив половину Мальчика. Мальчик почти валится набок и пронзительно взвизгивает, но я мысленно придаю ему стойкости, и он снова находит равновесие.

Впереди Сосновая гора, но если начнём на неё карабкаться, сейчас же станем лёгкой добычей.

– Туда! Туда! – кричу я, и мы бросаемся на шум реки. Я узнаю её на слух, она всегда бурлит и пенится, потому что всю дорогу, от самого ледника, вынуждена перескакивать через острые камни.

Мы огибаем гору и, прорвавшись сквозь высокий кустарник, вылетаем на просёлочную дорогу, которая вместе с рекой спускается с горнолыжного курорта в Сосновку. Останавливаться нельзя, и мы несёмся так, что подошвам больно. Кроссовки почти не касаются асфальта, и кажется, что ещё немного, и мы побежим по воздуху.

Динозавр неожиданно отстаёт. Он воет и топчется на месте, потому что не может гнаться за нами по асфальту – его лапы для этого не годятся, они привыкли к мягкой земле. Густой рёв обиды смешивается с шумом реки и затихает. Динозавр возвращается в Чёрную чащу.

Можно наконец перевести дыхание, горло пересохло и хрипит, но мы не сильно сбавляем шаг, чтобы поскорее попасть в Сосновку.

Вот почему мы с папой никогда не спускались в ельник. Папа знал, что дорогу в Китай охраняет дух-динозавр, и старался не заходить на его территорию. А если даже папа остерегался его и не сумел придумать, как заманить в ловушку, то нам с Мальчиком не стоит и пытаться.

Я два дня не захожу к маме. Не знаю, как сказать ей, что мы не смогли найти папу. Струсили, сбежали, а ему там, может быть, нужна помощь!

Маме всё хуже и хуже. Великанша даже ездила в аптеку. Маме плохо, я думаю об этом каждую секунду, а стоит мне отвлечься на математику или на Великаншу, как в голове начинает часто-часто покрикивать сокол: «Опасность! Тревога!».

Великанша совершила ужасное – пошла в логово Бурой медведицы и попросила вылечить маму. Медведица надавала ей каких-то сушёных трав, цветов и ягод, и теперь Великанша заваривает их в стеклянном чайнике и заставляет маму всё это пить.

Сухие мятые лепестки расправляются от кипятка, красноватая дымка ягод расползается по чайнику, как кровь из ранки, а травы превращают воду в зелёнку.

– Что это за травы? – спрашиваю я.

Великанша меня не слышит. В последнее время брови у неё всегда прижаты к переносице, тяжёлые челюсти плотно стиснуты, и кажется, что лицо превратилось в камень – ни одна морщинка не дрогнет. А руки почему-то наоборот стали работать в два раза быстрее. Она всё время чем-то занята – то суп варит, то моет пол, то стирает, то в огороде копает, то курятник вычищает. Меня ни о чём не просит, даже иногда про математику забывает.