Крест и нож - Давид Вилкерсон

— Ха! — воскликнул я, разбудив своим возгласом Майлза.

— Что "ха"?

— Я знаю, что делать.

— Вот и хорошо, что все уладилось, — сказал Майлз, отворачиваясь и снова закрывая глаза.

Этот луч надежды мелькнул в образе замечательного человека — моего деда. Я надеялся, что он разрешит мне приехать к нему и изложить все мои затруднения.

— Знаешь, что я думаю обо всем этом? — спросила Гвен.

Мы пили с ней чай на кухне перед моим отъездом к дедушке.

— Мне кажется, тебе необходимо почувствовать свою причастность к некоей великой традиции. Я думаю, тебе хочется соприкоснуться с прошлым, и мне кажется, что ты прав. Окунись в прошлое, Дэвид, именно это тебе сейчас нужно.

Я позвонил дедушке и сказал, что приеду к нему.

— Приезжай немедленно, — ответил он, — мы обо всем поговорим.

Моему деду было 79 лет, и он, как всегда, был полон энергии. Раньше моего деда знали везде. Он был англо-уэльско-голландского происхождения и был сыном, внуком и, может быть, правнуком священников. Начало традиции теряется в раннем периоде протестантской Реформации в Западной Европе и на Британских островах.

Насколько я знаю, с тех пор, как священнослужители начали совершать христианские бракосочетания, в каждом приходе был какой-нибудь Уилкерсон.

До фермы моего деда, расположенной в Толедо, штат Огайо, было довольно далеко. Большую часть пути я провел в раздумьях о минувшем: то были очень живые воспоминания, особенно, когда речь шла о дедушке.

Дедушка родился в Кливеленде, штат Тенесси. К двадцати годам он уже был священником. Это хорошо, что он был молод, потому что жизнь была сурова. Он был разъездным проповедником. Это означало, что большую часть времени он проводил в седле. Он ездил верхом от одной церкви к другой и обычно сам был и проповедником, и регентом, и церковным сторожем. Он всегда приходил в церковь первым, включал свет, выметал мышиные гнезда и проветривал помещение. Затем собиралась вся община и они пели что-нибудь старое — "Удивительная милость", "Что за друг нам Христос" и другие. Затем он проповедовал.

Проповеди моего дедушки были довольно необычными, и некоторые примеры и аргументы шокировали его современников. Например, когда мой дедушка был молодым священником, считалось грехом носить ленты и перья. В некоторых церквах прихожане приносили ножницы. И если к алтарю подходила женщина, у которой на шляпе была лента, эти ножницы пускались в ход, да ещё читались нотации". Как же вы попадете на небеса со всеми этими лентами на вашей одежде?"

Но мой дедушка изменил свое мнение на этот счет. Став старше, он создал особый принцип евангелизации, который он назвал "методом отбивных".

— Ты побеждаешь людей точно так же, как ты побеждаешь собаку, — часто говорил он.

— Ты видишь на улице собаку с костью в зубах. Ты ведь не отбираешь у нее эту кость и не объясняешь, что это вредно для нее, просто даёшь ей отбивную и она бросает свою кость. Вместо того, чтобы забирать кости у людей или срезать перья с их одежды, я лучше подброшу им отбивных. Что-нибудь с настоящим мясом и жизнью внутри. Я расскажу им о Новом Начале.

Дедушка проповедовал не только в церквах, но и на собраниях в палатках. До наших дней докатилась слава о том, как интересно удавалось старому Джею Уилкерсону проводить такие собрания. Однажды, например, он проповедовал в Джамайке, церкви на Лонг Айленде в Нью-Йорке. Собралось много народу, потому что был воскресный день и к тому же 4 июля — День независимости.

В тот день мой дедушка заехал к своему другу по какому-то делу, связанному со скобяными товарами. И тот показал ему какой-то новый материал, который трещал и рассыпался искрами, когда на него наступали. Он расчитывал, что это пригодится ему на фейерверке. Четвёртого июля. Дедушка был весьма заинтригован этим веществом и купил себе некоторое количество. Затолкав его себе в карман, он вскоре забыл о нем.

Мой дедушка в тот день говорил о новой жизни во Христе, а также об аде, живо и образно описывая его. Во время проповеди его рука нащупала в кармане то самое вещество. Тихонько он высыпал его позади себя и с невозмутимым видом продолжал повествовать об аде, прохаживаясь по платформе, как вдруг из-за его спины повалил дым и затрещали искры. Вскоре разнеслась молва о том, что уж если Джей Уилкерсон проповедует об аде, то этот ад можно увидеть воочию.

Полагали, что мой отец будет таким же странствующим служителем, что и дед. Но мой отец был совершенно другим человеком. Он был больше священник, чем евангелист. Поскольку мой дедушка проповедывал по всей стране, то мой отец вырос, остро ощущая недостаток надёжности и безопасности постоянного дома, и это отразилось на его карьере. За каждый вечер был в новой. Мой отец создавал постоянные надёжные церкви, где его любили и в любое время могли обратиться к нему со своими бедами и нуждами.

— Я думаю, что для церкви необходимы оба типа священников, — сказал мне однажды отец, когда мы жили в Питсбурге. — Но я завидую способности твоего деда выбивать гордость из людей. Нам этого как раз недостает сейчас.

Именно это и произошло у нас, когда дедушка в очередной раз заскочил к нам (он всегда именно "заскакивал").

Церковь моего отца располагалась в фешенебельном пригороде Питсбурга, где жили банкиры, юристы, врачи. Это было достаточно необычное месторасположение для церкви пятидесятников, так как наши службы бывают шумны и вольны. Мы старались проводить наши богослужения скромно и тихо из уважения к окружающим. Но дедушка решил показать, что мы неправы.

В те дни все наши прихожане старались подражать жизни своих соседей — быть степенными и светскими.

— И мёртвыми, — говорил дед, — а ведь вера даёт жизнь.

Отец пожал плечами, ему пришлось согласиться. И тут он допустил ошибку — попросил деда проповедовать вместо него в воскресенье.

Я присутствовал на той службе и никогда не забуду выражения лица моего отца, когда пришел дедушка и первым делом снял свои грязные калоши и поставил их прямо на алтарь.

— Ну, — сказал мой дед, поднимаясь и осматривая пораженную общину, — что смущает вас в этих грязных калошах на алтаре? Я немного запачкал вашу прекрасную церковь? Я уязвил вашу гордость? Держу пари, что если бы я задал вам этот вопрос, вы бы ответили, что у вас ее нет.

Отец поёжился.

— Давай, давай, выкручивайся, — сказал дед, поворачиваясь к нему. — Где дьяконы церкви? Дьяконы подняли руки.

— Я хочу, чтобы вы открыли все окна. Мы немного пошумим. Я хочу, чтобы все эти банкиры и судьи, сидящие на верандах своих домов, узнали, что это такое — радость в вере. Сегодня вы сами будете проповедовать своим соседям.

Затем дедушка попросил всех встать. Мы все поднялись со своих мест. Дедушка приказал нам маршировать по церкви, хлопая в ладоши. И мы маршировали и хлопали в ладоши. Он заставил нас хлопать в ладоши 15 минут, и потом, когда мы хотели закончить, он покачал головой, и мы продолжали.