Время Z - Евгения Широкая-Ляшко

— Вот как в миру бывает. Поедет какой-нибудь удалец за тридевять земель в отпуск и давай там куролесить. Думает, что раз не видят друзья да близкие прегрешений, стало быть, можно дурака валять. А на фронте как? Взял позывной, так сказать, новое имя принял… Казалось бы, теперь можно вести себя иначе? Иначе, да не совсем. Стержень внутри тот же. По каким ценностям воспитан человек, такие и дела он творит. И с теми, кто живёт в «серой зоне», таким же образом всё обставлено.

Митя осклабился.

— Мудрёно ты говоришь, перевод требуется.

— А я тебе примерчики сейчас приведу, чтобы попроще тебе было уразуметь. В Солидаре шла эвакуация мирных жителей. Укропы «спалили» на квадрокоптере и начали артобстрел. Наши парни поснимали броники, надели их на детей. Итого четверо ранены, два погибло, но из ребятишек никто не пострадал, всех вытащили, всех до единого спасли. И там же другой случай. На свой страх и риск жители спрятали нашего раненого бойца. Он заполз в их подъезд. Так они перевязали его, замыли следы крови по лестницам и прятали у себя под кроватью до подхода нашего подразделения.

На лице Мити заиграли желваки, брови сдвинулись.

— Принято. Спасибо за урок. В войне главное — оставаться человеком.

Батя усмехнулся.

— То-то же. А то зачем, да почему? Думать надо, прежде чем спрашивать. Сам-то не глупый, оказывается. Быстро дошло, что нельзя человеческим принципам изменять… Даже если в нечеловеческие условия попал.

Батя ещё что-то вещал, а Митя в мыслях уже был далеко: ему вспомнилось босоногое детство, когда он впервые от дедушки получил нагоняй за то, что с пацанами у соседа вишни воровал. Тогда ему было очень стыдно. Дедушка не ругал, нет. Он в точности как Батя «прожигал» тяжёлым взглядом и лишь сказал: «Поступай так, как хочешь, чтобы поступали с тобой».

— И как я только мог это забыть? — пробормотал Митя.

— Что забыть? — переспросил Батя.

Он отмахнулся.

— Ничего. Это я так… Вдруг понял, что война пробуждает настоящее в человеке. Всё встаёт на свои места. Нет подмены понятий. Снова, как в детстве, чётко ясно, что такое хорошо, а что такое плохо.

Батя перекрестился.

— Твоя правда. Побольше бы народу сейчас пробудилось.

По доброй воле

По переполненной стоянке медленно кругами ползали автомобили: в час пик около центрального городского универсама всегда нехватка парковочных мест. Пожилая женщина с трудом протиснулась на старенькой иномарке между мощными джипами. Но едва она открыла дверь и высунула ногу, как из блестящего внедорожника рядом недовольно прорычал владелец — мужчина лет сорока:

— И куда это ты намылилась? Сейчас же убирай свою консервную банку!

Женщина, застыв, извиняющимся тоном залепетала:

— Мне только продуктов прикупить. Вы же всё равно никуда пока не едите?

— Ты чё не поняла? Ты меня подпёрла! Отъезжай давай!

Она хотела что-то сказать, но не успела: запиликал мобильник. Женщина с проворством кошки, выхватила телефон из сумочки и приникла к нему. Владелец внедорожника опешил от такой наглости и побагровел, но первые же слова чужого разговора заставили его остыть и побледнеть…

— Володя? Володя? Ты?! Живой? Не ранен?

Неизвестно, что она могла расслышать: из трубки доносился грохот орудий. Разговор не длился и минуты. По лицу женщины потекли слёзы, рука с телефоном безвольно опустилась.

— Живой? — сипло осведомился владелец внедорожника.

— Живой… — протянула женщина и судорожно вздохнула. — Вот так ждёшь, ждёшь этого звонка, а как только отключится, опять страх к горлу подступает… Как он там?

— Сын?

— Муж. Шестьдесят два года, а всё туда же — «Не могу сидеть в стороне». А что, дети выросли. Своих уже воспитывают. Сын у нас в спецназе служит, отцу сам снаряжение закупал. Нет бы, где поспокойнее, парням помогать, опытом делиться… А он возьми и в самое пекло в «серую зону» напросился…

— М-да… Моему отцу тоже седьмой десяток пошёл и уже больше года как в спецоперации на Донбассе участвует. В «Барс-7» состоит. Всё время в окопах, прямой контакт с противником. Ещё он был командиром разведывательной группы и в тыл к укронацикам наведывался… В первый раз, когда пошел, скрыл от всех. Сказал, что на вахту на Север. Мать жутко на него обиделась, когда всё вскрылось. А ну-ка больше четырёх десятков лет вместе, а тут, видите ли, секретничать надумал… Его трижды за «двухсотого» принимали. Один раз мы даже похоронку получили. Батя пять операций перенёс после миномётного обстрела, но как только реабилитация закончилась назад на фронт, фашистов давить… Эх, по контракту и я хотел пойти, а меня не взяли, сердце слабое…

Оба умолкли, каждый думал о своём.

— Вы это извините. Нервный стал, аж самому противно. Идите, я присмотрю за вашей машиной, не волнуйтесь.

Слово

Памятник архитектуры — железнодорожный вокзал видел на своём веку много встреч и много прощаний, и если бы это здание было человеком, а не каменной громадой из красного кирпича, то сегодня оно испытало бы глубокое смятение, пополнив свой старинный архив ещё одной разрывающей сердце сценой.

На прихваченном мартовским инеем перроне стояла группа людей, чем-то похожих друг на друга. Сразу можно было догадаться, что это одна семья: рослый седовласый военный с вещмешком, четверо детей, стройная молодая женщина и крепкий мужчина с армейской выправкой. Внуки и дочь еле удерживали слезы: пожилой доброволец до последнего дня скрывал от них, что отправляется на Донбасс. Сын, посвященный в планы отца немного ранее, держал взгляд ровным, хоть на душе человека, отдавшего полжизни службе в спецназе, скребли дикие кошки.

— Деда, ты, правда, уезжаешь? — жалобно пролопотал самый младший из присутствующих.

— Правда.

— На войну?

— Да.

— Боишься?

— А чего бояться? Пока мужчина в силах, он защитник. И если он не притворяется защитником, то его место сегодня там, где идёт битва за Отечество.

Мальчишка шмыгнул носом.

— А если тебя убьют?

— Я не ворон, всё равно триста лет жить не буду.

Послышались всхлипы белокурой внучки. Схватившись за косички, она горестно зачастила:

— Деда, не уезжай! Мне страшно!

К ней присоединились сёстры:

— Как нам без тебя? Что нам теперь делать?

— Учиться и беречь. Каждый день учиться чему-то новому и беречь русские традиции, — дал наказ дедушка, оглядев поочередно всех внуков и, задержав взгляд на сыне, добавил, — и пока меня нет, во всём прислушиваться к старшему мужчине, спрашивать у него совета.

Дочь покусывала губы, не решаясь высказаться. На лице мелькали обида, гнев, тревога. Едва сдерживаемые слёзы застелили глаза.

— Почему? Почему? — еле слышно выдавила