Шарлотта - Давид Фонкинос

Что, если Паула права?

Это женщина с чистой душой, она и поет как ангел.

Да, Паула сказала правду:

Все, кто жил рядом со мной, уходили в могилу до срока.

Может быть, я виновата в их смерти?

Значит, придется над этим подумать,

Попробовать уберечь Шарлотту.

Нужно пореже с ней видеться… да, так оно лучше.

Внучка больше не будет у них ночевать,

Это самое главное.

Шарлотта должна жить.

Только… возможно ли это?

Шарлотте уже исполнилось шестнадцать лет.

Серьезная, вдумчивая девушка блестяще училась в школе,

Но временами казалось, что она не от мира сего.

Паула считала упрямство главным ее недостатком.

Они с Шарлоттой теперь не очень-то ладили.

Альберт, как всегда, был увлечен медицинскими изысканиями,

И женщины долгие дни проводили наедине

В размолвках, взаимных попреках, что, в общем,

вполне объяснимо.

Шарлотту все чаще одолевали противоречивые чувства:

Она обожала Паулу и… не выносила ее.

Однако не уставала слушать ее пение.

Ходила на все концерты певицы, когда та выступала в Берлине,

С тем же трепетом, что и впервые.

Паула – звезда, величайшая дива средь всех современных.

И на ее выступления собирались толпы людей.

Недавно она записала блестящую версию своей «Кармен».

На одном из концертов Шарлотта сидела в первом ряду.

Паула долго держала финальную ноту,

Последнюю в этом концерте.

Слушатели затаили дыхание.

Звук мягко стихал, переходя в тишину,

А дальше триумф, овация, нет, больше – апофеоз ее славы.

Со всех сторон неслись громкие крики «браво!».

Шарлотта глядела на сцену, усыпанную цветами.

Скоро эти букеты украсят гостиную в их квартире,

Море красных цветов.

И вдруг в это красное море вторгается диссонанс.

Вначале Шарлотта не поняла, что случилось.

Может быть, это своеобразная демонстрация восхищения?

Резкие, грубые выкрики, громкий, пронзительный свист.

Нет, непохоже.

Эти звуки неслись откуда-то сверху,

И непонятно, откуда именно, —

В зале еще стоял полумрак.

Хриплые крики все громче и громче,

Теперь они заглушили овацию.

Пауле все уже ясно, она ушла за кулисы,

Не желая этого слышать,

К чему слушать вопли ненависти?!

Мужчины выкрикивали угрозы и оскорбления,

Веля Пауле убраться отсюда —

Здесь она публике не нужна!

Шарлотта, дрожа, пробралась в гримерку,

Боясь увидеть Паулу раздавленной,

Но нет, певица стоит перед зеркалом

И выглядит сильной, почти бесстрашной,

И это она утешает Шарлотту:

Ничего не поделаешь, с этим нужно свыкаться…

Но ее голос звучал неискренне,

А спокойствие плохо скрывало тревогу.

Они вернулись домой, где их ждал Альберт.

Его ужаснул рассказ о случившемся.

Эта сцена внушила ему физическое отвращение.

Ситуация и впрямь становилась невыносимой;

Кое-кто из друзей собрался покинуть Германию.

Значит, их тоже к этому вынуждают.

Конечно, Паула могла бы петь и в Америке,

Да и Альберт наверняка мог бы найти там работу.

Нет! – сказал он, как отрезал. Это даже не обсуждается.

Наша родина здесь —

Здесь, в Германии.

Нужно быть оптимистом[6]и верить, что ненависть недолговечна.

Но в январе тридцать третьего года к власти пришла ненависть.

Паулу лишили права выступать перед публикой.

Альберту также грозила профессиональная смерть:

За медицинскую помощь врачам-евреям уже перестали платить.

У него отобрали лицензию на преподавание,

А ведь он совершил столько важнейших открытий.

Репрессии ширились, всюду сжигали книги.

По вечерам у Саломонов сходились люди —

Артисты, интеллектуалы, врачи.

Кто-то из них по-прежнему верил в скорый конец этого шабаша:

Мол, это всего лишь фатальные следствия кризиса.

Если страна попадает в беду, начинают искать виноватых.

Шарлотта слушала эти споры втоптанных в грязь людей.

Курт Зингер тоже сюда приходил.

Его сместили с поста дирижера Берлинской оперы.

Мужество и обаяние выдвинули его на передний край.

Он пытался наладить хоть какие-то связи с нацистами,

Выступая в защиту изгнанных ими артистов.

Предложил создать культурную ассоциацию немецких евреев.

Партийный босс, принявший его, медлил с ответом.

Он должен бы отказать, но Зингер вызвал его восхищение.

Разговор прерывался долгими паузами,

Тишиной, где возможен любой исход —

Окончательный приговор артистам или их новая жизнь.

Всемогущий нацист был властен все запретить,

Но пока он молчал,

Сверля просителя проницательным взглядом.

Зингер крепился, стараясь не выдать страха, —

Ведь сейчас на кону стояло будущее евреев.

После долгих раздумий нацист взял у Курта петицию

И выдал ему разрешение создать еврейскую ассоциацию.

Курт Зингер рассыпался в благодарностях:

Спасибо, большое спасибо вам, господин…

Артистический мир восторженно славил героя.