Врангель. Последний главком - Сергей Карпенко

Повернувшись спиной к золотым куполам Святой Софии и бронзовому лошадиному хвосту, спустился по Софиевской улице к Городской думе.

На узком боковом пространстве Думской площади двумя серыми короткими колоннами выстроилась немецкая пехота — в касках, с винтовками на плечах, с ранцами и скатками шинелей за спиной. Ещё прохладный и чистый утренний воздух по-вороньи разрывали гортанные крики команд. По всему, развод караула... Отвернулся брезгливо, как от зловонной падали. Обогнув подковообразное трёхэтажное здание Думы, выкрашенное в какой-то грязно-серый цвет, пересёк уже довольно оживлённый Крещатик.

Вымощенную, как и все главные улицы города, гранитными кубиками Институтскую только что подмели и полили. Мелкие лужицы дышали холодной свежестью. Дворники в белых фартуках, по подолу затемнённых пятнами поды, неспешно скатывали брезентовые рукава. Вперемежку с чугунными столбами электрических фонарей по краю бетонных тротуаров двумя ровными, в отличие от Крещатика, рядами выстроились каштаны. Из зелени выглядывали бежевые пушистые пирамидки цветов... Побелённые снизу стволы деревьев напомнили лошадиные ноги «в чулках».

Легко поднимался в гору мимо богато отделанных и внушающих почтение зданий биржи и банков, мимо строгих белых корпусов Института благородных девиц, едва проглядывающих в глубине большого сада, мимо гигантского, много выше «Праги», доходного дома в 12 этажей... Даже по петербургским меркам — настоящий «небоскрёб»... И на этой улице стёкла в окнах и фонари все целые — не то что в Ялте.

Двухэтажный каменный особняк генерал-губернатора тонул в густой зелени роскошного сада. Подновлённый фасад вернул ему прежнюю белизну и нарядность. Слабый утренний ветерок со стороны Днепра едва шевелил над плоской крышей огромное жёлто-голубое полотнище с витым золотистым трезубцем.

Прищурившись, Врангель задержал на нём взгляд. На этот раз усмешка проступила-таки... Не иначе, съязвил про себя, ветер из Великороссии брезгует прикасаться к этому художеству.

Грузчики, крикливо командуя друг другом, снимали с двух телег и заносили в главный подъезд громоздкие стальные шкафы германской фирмы «Остертаг». За ними равнодушно наблюдал офицерский караул в русской парадной форме.

Караул этот поразил Врангеля даже не бьющей в глаза нерадивостью — навидался уже, — а отсутствием погон и жёлто-голубыми кокардами в форме геральдического щита. Что изображено на щите — разглядеть не успел, ибо ещё сильнее поразил стоящий тут же, под длинным кованым козырьком, почтенных лет господин. В штатском, но с военной выправкой, тот противно лебезил перед высокомерно взирающим на него начальником караула. И тщился изъясниться на «мове», мучительно, как нерадивый кадет на экзамене по латыни, выталкивая из себя каждое слово.

Первый же чин гетманского штаба — молодой, но уже раздобревший офицер в синей черкеске без погон, зато с белым шёлковым аксельбантом, — встретив его в вестибюле, отрекомендовался «войсковым писарем» Полтавцем-Остряницей и бойко затараторил на «мове». И в «писаре» всё выдавало кадрового русского офицера. Тем нелепее гляделись на нём черкеска с чересчур долгими и широкими рукавами, а на его обритой голове — длинный, на запорожский манер, рассыпающийся клок светлых волос. Даже растерялся на миг от такого маскарада.

Едва перешагнул порог приёмной, дверь, ведущая в кабинет, отворилась, и перед ним предстал старый знакомец — Кочубей. Слава Богу! Тоже без погон, но, помнится, произведённый в штабс-ротмистры. А теперь, как выяснилось, бывший кавалергард состоит при гетмане дежурным адъютантом.

Скоропадский принимал какого-то земца, и у них нашлось время, отойдя к высокому окну, переговорить. Обо всём, о чём говорили теперь при негаданных встречах знакомые офицеры: кто как устроился, где семьи, кто из сослуживцев погиб, что творится под большевиками... Кочубей постоянно отвлекался: заходили с вопросами чины штаба — все без погон, и работы, судя по их озабоченному виду, каждому хватало. Всё же сумел, то и дело приглаживая неравномерно поредевшие надо лбом тёмные волосы, в общих чертах рассказать об изгнании немцами большевиков с Украины и их помощи в формировании украинской армии.

— Что-то я по дороге от самого Екатеринослава ни одного украинского патруля не заметил, — не удержался Врангель. — На всех станциях — только германские часовые.

— Пока они дали деньги только на формирование восьми корпусных штабов, — охотно пояснил Кочубей. — Зато штаты большие, военного времени. И оклады хорошие.

Ни тени сомнений не уловил Врангель в его словах и тоне. Хотя бы в бескорыстии немцев. Тем более — и совместимости службы исконным врагам России, прикрывшим свою оккупацию ширмой гетманской власти, с честью русского офицера. Неужто так «хороши» оклады?! И сколько это выходит нынче, любопытно знать, — тридцать серебряников? А главное — какими? Русскими рублями? Украинскими гривнами? Или германскими марками, которые в большом количестве появились на крымских базарах?

— И как же вы обращаетесь к гетману?

— Вопрос этот весьма сложен, Пётр Николаевич, и пока ещё только разрабатывается знатоками украинской старины. — Ни бледное одутловатое лицо, ни приглушённый усталостью голос Кочубея не утратили серьёзности. — Но обычно так: «ясновельможный пан гетман».

Отвернувшись к окну, смотрящему на вылизанную Институтскую улицу, Врангель едва успел спрятать едкую усмешку. Ничего не скажешь — достойное обращение к персоне, занявшей весь генерал-губернаторский дом! Первый этаж Павел отвёл под канцелярию, второй — под кабинет и личные покои. Не поскромничал ли? Странно. Уж чем-чем, а скромностью никогда богат не был. Мог бы и в императорский дворец вселиться. Благо он где-то рядом...

Раздражение распирало Врангеля всё сильнее. Пришлось осаживать... И когда Скоропадский, провожая раннего визитёра — импозантного господина в земгусарской форме[11], — сам вышел в приёмную, встретил его широкой радостной улыбкой.

Сердечно, как в прежние времена, расцеловались, и Скоропадский сразу пригласил нежданного, но от этого ничуть не менее дорогого гостя завтракать.

Столовая была обставлена дубовой мебелью, громоздкой и украшенной вычурной резьбой. Большой овальный стол покрывала, свешиваясь почти до пола, кремовая скатерть с кистями.

Внешне, нашёл Врангель, Павел мало изменился: так же элегантен, не располнел, не ссутулился от кабинетной работы. Но всё же залысины забрались повыше, посеребрились пшеничные, высоко изогнутые брови и коротко стриженные усы, да морщин на высоком лбу и под светлыми глазами прибавилось. И ещё лицо слегка осунулось. Верно, от банкетов...

Что заинтриговало, так это форма: всегда был тщателен и безукоризнен во всех деталях форменной одежды конногвардейцев и кавалергардов, а тут — чёрная кавказская черкеска, пошитая из тонкого и блестящего кастора, и опять без погон. Неужто новоиспечённый гетман решил, что под запорожский зипун больше всего подходит именно черкеска?