Штуцер и тесак - Анатолий Федорович Дроздов

но фельдфебель врать не будет – не один год его знаю. Как вам удалось?

– Со страху.

Он изумленно уставился на меня.

– Испугался, когда гусары погнались за мной. Вспомнил, что они сделали со мной на дороге. Бежал так, что дух захватило. На поляне схватил первое же попавшееся ружье, которое, на счастье, оказалось заряженным. Дальше вы знаете.

– Ох, Платон Сергеевич! – покачал он головой. – Темните. Чтобы так стрелять и орудовать штыком, не один год практики нужен. Так в какой армии вы служили?

– Французской.

– Что? – лицо его вытянулось.

– Не по своей воле. Насильно забрили.

– Как такое может быть? – удивился он. – Вы же подданный России. Или нет?

– Подданный. Только французам на это плевать. Мы жили в Кельне. В 1794 году его захватили французы. Все земли до Рейна они объявили своими, проживающих там людей – гражданами республики. Мои родители решили, что нас это не касается – мы подданные русского императора. Французы посчитали иначе. Наполеон набирал новые дивизии, помимо солдат требовались врачи и фельдшеры. В один несчастливый день за мной пришли и объявили: «Ты нужен императору!» Возражений слушать не стали. Так я оказался в корпусе маршала Виктора. Воевал в Испании и Португалии, участвовал в битвах при Талавере и Бусаку. В 1811 году удалось дезертировать – меня назначили сопровождать раненых во Францию. Там я снял мундир, переоделся в статское и отправился в Россию. Деньги имелись – скопил жалованье, бумаги о российском подданстве сохранились. Добирался долго, но успел: Наполеон еще не начал собирать армию для похода в Россию, иначе меня бы непременно задержали. В России поселился в Могилеве, но прожил всего ничего: французы начали вторжение. Теперь вы понимаете, почему я бежал от них?

Во, вру! Аж самому нравится. Спешневу – тоже. По лицу видно, что легенду проглотил.

– Если служили фельдшером, – сказал он мгновением спустя, – то с чего так ловко обращаетесь с оружием?

– Слыхали про испанских герильяс[17]?

– Читал в газетах.

– Страшные люди. Им плевать, что ты фельдшер. На тебе французский мундир – значит, враг. Пленных они не брали. Поймают – подвесят за ноги, отрежут мужские причиндалы, выпустят кишки и оставят умирать. Поэтому отбивались от них как могли, в том числе и медики. Пришлось и мне пострелять. Жить захочешь – не тому научишься.

– Кто ваши родители? – внезапно спросил Спешнев.

– Князь Друцкий-Озерский Сергей Васильевич, из боковой ветви знаменитого литовского рода. Мать – могилевская мещанка, Мария Тимофеевна Бабицкая. В браке они не состояли – у отца имелась законная жена. Эта связь вызвала скандал, батюшка вынужден был уехать за границу. Там у них родился я. Батюшка меня очень любил, признал сыном, но дворянское достоинство и титул передать не мог. Поэтому я Руцкий. По настоянию матушки меня обучили ремеслу фельдшера – я имел к этому склонность. Пригодилось. После смерти родителей остался без средств к существованию и хотел вернуться в Россию – нужные документы отец мне выправил. Но за мной пришли… Будь жив отец, такого не случилось бы: он имел вес в тамошнем обществе.

– Понятно, – кивнул Спешнев. – Хорошо, что все разъяснилось. А то я не мог понять: что за странный типус? Речь странная, держится, как чужак. Шпион? Не похоже. Шпионов не бьют саблей по голове и не бросают нагишом умирать у дороги. Простите за допрос, но сами понимаете: время военное, а тут подозрительный человек. Чем думаете заняться, когда выйдем к нашим?

– Сначала нужно выйти.

– Но все же, – не отстал он. – Поступите в армию фельдшером?

– У меня нет свидетельства об обучении, как, впрочем, и других бумаг – все забрали французы. Как докажу, что я фельдшер[18]?

– Ваша правда, – согласился капитан. – Не подумал.

– Дозвольте остаться при роте. Вне штата.

Я замер, ожидая его решения.

– Пусть будет так! – кивнул Спешнев. – Свою полезность как фельдшера вы доказали. Я чувствую себя лучше, помогло ваше лечение. А теперь узнал, что стреляете изрядно и вообще храбрец. В одиночку убить трех кавалеристов! За такое крест дают. Оставайтесь, Платон Сергеевич, буду рад.

– Благодарю! – поклонился я.

– Отдыхайте.

Я повернулся и отправился к кострам. Далеко, впрочем, не ушел. Меня перехватил Синицын.

– Дельце есть, Платон Сергеевич! – сказал, подмигнув.

Он отвел меня на край поляны, где у разостланных на траве шинелей топтались три унтера и каптенармус. Ротная аристократия собралась. Офицеры – они ведь сверху, в обыденную жизнь подразделения не вмешиваются, всем заправляют фельдфебель с унтерами. Маловато их здесь, так и рота неполная – едва треть после боя уцелела. При виде нас «аристократы» расступились. Итак, что тут у нас? Три седла и три парных саквы[19]. Содержимое последних вытряхнуто на шинели и даже аккуратно разложено. Какое-то тряпье, жестяные коробки, ножи с костяными ручками, патронные сумки, манерки и кошельки. Оружие: три сабли, одно ружье – короткое, ствол толстый с раструбом. Кавалерийский тромблон, заряжается картечью, удобно стрелять на скаку. Если бы гусар жахнул из него в меня… Я невольно поежился. Еще на шинели лежали шесть пистолетов, сбоку стояли три пары сапог.

– С гусар сняли, – пояснил фельдфебель. – Ты их убил, значит – твое.

Все пятеро уставились на меня. Ага! Застрели гусар егеря, трофеи пошли бы роте. Я же в штате не состою…

– А кони? – спросил я. – Живые хоть?

– Отощали малость, – сообщил каптенармус, – овсом бы подкормить. Но ехать можно, ежели одному и пересаживаться.

И вновь взгляды. Проверка на вшивость. Сейчас барин затребует лошадей, сядет в седло, возьмет на повод заводного коня и, груженный трофеями, поскачет прочь. До первого аванпоста – русского или французского. Французы – те застрелят сразу, русские немного помучат и признают шпионом – с тем же результатом.

Подумав, я подобрал с шинели манерку. Судя по весу, полная. Я стащил в горловины стакан и понюхал. Ого! Коньяк – вернее, бренди. Не получил он здесь еще свое знаменитое имя. Я напустил в стакан светло-коричневой жидкости и сделал глоток. Ароматная жидкость провалилась в желудок, внутри сразу потеплело.

– Угощайтесь, Аким Потапович! – протянул стакан фельдфебелю.

Тот взял стакан и осторожно глотнул.

– Скусно! – заключил и передал стакан стоявшему рядом каптенармусу. – Мягкая, и горло не дерет.

– Из вина гонят, – пояснил я. – Бренди называется.

Стакан пошел по рукам. Остатки допил младший унтер, стоявший с краю, который и вернул стакан мне. Я надел его на горловину манерки.

– У меня для вас объявление, Аким Потапович и господа унтер-офицеры. Имел разговор с Семеном Павловичем, и он дал мне дозволение остаться при роте вне штата.

Показалось, или лица унтер-офицеров приняли довольное выражение?

– В связи с чем прошу принять меня в артель[20], а трофеи взять в совместное имущество. Согласны?

Унтер-офицеры и каптенармус уставились