Невская легенда - Александр Израилевич Вересов

фрегата, не убирая парусов, шли прямо на крепость. В Новодвинке у пушек стояли бомбардиры с тлеющими запальниками. Но Щепотев не велел стрелять. Очень уж чу́дно и непонятно было это явление.

На пути кораблей лежали обширные мели. Когда крушение стало уже совершенно неизбежным с минуты на минуту, когда фрегаты, развернувшись на ходу, показали люки бортовых пушек, сержант скомандовал пушкарям:

— Начинай!

Рассеялась пороховая мгла от залпа, и Щепотев увидел оба фрегата, навалившихся на мель. Похоже было, что шведские капитаны обезумели: идти прямиком под русские пушки! Ну, за это их ждет расплата.

Новодвинцы, прилежно целясь, громили непрошеных гостей. По мачтам пополз огонь, один фрегат окутался дымом и стал валиться набок.

Михайла Щепотев, оставив в крепости только пушечную прислугу, остальным велел садиться в лодки. Работая на весь взмах веслами, поплыли к кораблям. Мушкетный огонь уже не мог остановить солдат.

Спрыгнули с лодок на отмель. По пояс в воде, держа над головой ружья, чтобы не замочить заряд, достигли фрегатов, поползли по покатым, накрененным бортам. Схватка на палубах была недолгой.

На первом корабле, затылком к грот-мачте, раскинув руки, лежал помор в кровавой луже. Он был в разорванной русской рубахе. Как только подбежали солдаты, раненый запекшимися губами подозвал старшего. Щепотев наклонился, чтобы услышать:

— Я с острова Соснового, Иван Рябов…

В Новодвинке Рябова отмыли от крови, перевязали ему раны. Он рассказал сержанту, что с ним случилось.

…Он стоял на берегу острова и смотрел на плывущие корабли. Мало ли ходит судов к Архангельску — не диковинка. Но с причалившей шлюпки выскочили гребцы, сбили Рябова с ног, связали и увезли на головной фрегат.

Капитан велел пленнику показывать дорогу к Архангельску. Рябов покорно ответил, что дорогу укажет.

Шведы полагали, что их фрегаты идут к порту. Но они плыли кратчайшим путем под пушки Новодвинской крепости. Спохватились поздно. Рябова прислонили к мачте. Он упал при первом залпе, но был только ранен.

Вот так отстаивал свой родной край храбрец помор…

_____

Петр вскоре после приезда в Архангельск осмотрел плененные фрегаты, побывал в Новодвинке.

Потом позвал Щепотева и долго с ним беседовал в каморе, где кроме них двоих никого не было. О чем шел разговор, для всех осталось неведомым.

Но на следующий день Михайла Щепотев исчез. Что приключилось с ним, никто не знал.

В Архангельске у Петра дела много. Надо обезопасить порт на случай нового нападения. Укреплялись берега. Пушки поворачивались к морю.

На верфи строили два фрегата: «Курьер» и «Святой дух», на каждом — по двенадцати орудий. Петр до спуска кораблей не уходил с верфи. Работы — на месяцы.

Пролетело лето. Осень глянула в окна, вздыбила чугунно-тяжелые волны. Новостроенным кораблям назначено морское крещение. «Курьер» и «Святой дух» вышли в Белое море. Все было по заведенному в таких случаях порядку. Изрядно повеселились, изрядно выпили во славу Ивашки Хмельницкого — так на русский манер окрестили эллинского Бахуса.

Но то, что произошло в дальнейшем, весьма озадачило иноземных послов, следовавших за Петром.

«Курьер» и «Святой дух» ушли к полуденным берегам Белого моря. Говорили, что фрегаты бросили якоря у маленького рыбацкого селения Нюхча и что там высадились гвардейские батальоны вместе с отрядами поморов.

Зачем? Для чего? Никто не отвечал на эти вопросы.

Вдруг в одну ночь селение Нюхча опустело: не стало ни кораблей, ни гвардейцев, ни Петра.

Эта осень, казалось, полна загадок.

7. «ГОСУДАРЕВА ПРОСЕКА»

После разговора с Петром в Новодвинке сержант Михайла Щепотев усомнился в возможности задуманного. Все это виделось ему невероятным. Лишь позже понял, что весь расчет основан именно на том, что и противнику покажется сие невозможным. Тем неожиданнее будет удар.

Сержант по петровскому указу поднимал целые деревни, гнал мужиков в леса. Там, где от века не ступала человеческая нога, стучали топоры, падали деревья. Лес расступался широкой просекой.

Еще в Архангельске Петр получил от Щепотева цидулку, доставленную верховым. Сам вид посланного, его измученное лицо, кожа, натянутая на скулах, руки, до крови искусанные оводами, пропотелая одежда в белых соляных пятнах — все говорило, что он приехал оттуда, где людей не щадят и работают без роздыха.

«По слову твоему, — писал сержант, — послал я для чистки дорожной, и тое дорогу делаю от Нюхоцкой волости, и сделана от Нюхоцкой волости до Ветреной горы 30 верст, дорога вычищена и намощена, а место было худое…»

Ветреная гора крепко запомнилась и тем, кто позднее, в осеннюю непогодь, вышел в небывалый путь.

Под парусами фрегаты «Курьер» и «Святой дух» доплыли до Нюхчи. Здесь без мачт, обнажив гнутый из цельного дуба киль, двинулись в глубь леса. Двинулись на руках сотен солдат, поморов, крестьян.

Плыли фрегаты меж густых елей. Березы клонились над ними, обдавая шелестом суховатой листвы. Осинки махали ветвями, тронутыми холодным огнем ранней осени.

Солдаты бросали под суда катки, деревья с начисто снятой корой. Толкали, в самых трудных местах тянули воротами, пеньковой снастью. Фрегаты плыли, как на морской волне, раскачивались на людских плечах.

Первые тридцать верст отмахали скоро. Но у Ветреной горы начались каменные гряды.

День, когда пошел счет тридцать первой версты, был тяжким. Северодвинские ватажники тянули фрегаты лямками, помогали себе старой бурлацкой песней. Сиплые голоса звучали тоскливо:

Ой-ёй, ой-ёй.

Дует ветер верховой!

Мы идем босы, го́лодны,

Каменьем ноги по́рваны.

Ты подай, Микола, по́мочи,

Доведи, Микола, до́ ночи.

Головной корабль, достигнув каменной седловины, падал, грозя раздавить людей. Его выравнивали. Снова толкали вперед.

Ватажники надрывно пели:

Эй, ухнем! Да ой, ухнем!

Шагай крепче, друже,

Ложись в лямку туже.

Ой-ёй, ой-ёй!

Уж и солнце нырнуло за вершины деревьев. Землю широким крылом осенила ночь. Из темноты пахну́ло сыростью, холодом. Старши́е все еще считают тридцать первую версту. Капрал прокричал:

— Передых!

Ватажники попадали на землю и тут же, в лямках, заснули. Двое, надорвавшись, так и не поднялись поутру. Фрегаты продолжали свой лесной путь, оставив за кормой две могилы у Ветреной горы.

По солдатскому складу своего ума и характера, Щепотев не очень любил задумываться над трудными вопросами жизни. Годами он помоложе Бухвостова, нет в нем степенной рассудительности Сергея Леонтьевича. Всегда говорливый, насмешливый, развеселый, он считал, что все в жизни ясно и раздумьем только запутывают простые вещи. Того и гляди, либо пуля шлепнется в тебя, либо вражеская сабля достанет. Так чего же унывать загодя? Сегодня живой — и день