Письма к тетушке - Максим Юрьевич Шелехов

и с наперед заготовленной ахинеей, вздором. Он поступает подло, низко, когда, прикрываясь какою-то безумною теорией и делая из нее нелепейшие совершенно выводы, надеется умалить и опорочить мое чувство, мою подлинную любовь к Евгению.

Евгений – какое прекрасное имя.

Я устала себя обманывать, я, наконец, готова сознаться, что влюбилась в Женю с первого взгляда, там, в «Подвале»; я любила его, когда была еще с Костей, и потому отчасти считаю себя предательницей. Но что я могла сделать с собой! Я себя одергивала, наущала, но только мне приходилось увидеть его, хотя бы мельком, как все внутри меня переворачивалось, и я уже не могла не думать о нем, несмотря на все предостережения и собственные же запреты.

Когда Костя отзывался о Жене нехорошо, я внутренне бунтовала. Он продолжает делать это и теперь и тем меня бесит. Как он не поймет, что даже если бы Женя, в самом деле, оказался первейшим в мире подлецом, и это было мне доказано математически, как теорема, я бы не стала любить его меньше. Но я не хочу Косте верить и не хочу его слушать, в нем говорит ревность, ревность и немощность. Он сам чувствует Женино превосходство, во всем. Он жалкая тень, он призрак. Он мне надоел, не собираюсь больше его жалеть.

Подумать тошно, сколько потворства и хождений было вокруг да около! Он меня измучил, этот Костя, вытряс всю душу. Он, чуткий, внимательный, все он понял сразу, но как тот утопающий, продолжал надеяться на соломинку. Как глупо, неблагородно было с его стороны. И? Чего достиг? Во что вылилось?..

Он пришел ко мне с новым проектом: покормить на площади голубей. Занятие увлекательнейшее, нечего сказать! Еще и в такую погоду (срывался первый снег). Предложил посетить филармонию. Но орган меня утомил. Он возразил, что играют Рахманинова, фортепиано. Тем более, скука! «Рахманинов – скука?» – переспросил он. Я теряла последнее терпение, Костя это заметил. «Бог с нею, с филармонией, но что ты хочешь?» – поинтересовался он вкрадчивым голосом. «Хочу хотя день от тебя отдыха», – подумала я про себя, но, конечно, не могла произнести такое вслух. Я и догадывалась, что разговор будет тяжелым, но не представляла, что настолько. Так это еще главного сказано не было.

Главное было в том, что я уже имела приглашение на этот вечер, и поступило оно от Евгения. Мы встретились с ним утром, случайно. Опять случайно. Три дня подряд. Это было какое-то наваждение! Я ходила больная. У меня так билось сердце. Я не могла понять, что со мной происходит. В этот, в последний раз дошло дело до кофе – Женя меня пригласил прогулять с ним первую пару. «Похоже, у нас пересекаются маршруты», – уже в кофейне заметил он. Я не находила, что сказать, в его присутствии я совершенно теряюсь. Он смотрел на меня пристально, словно испытывал, спросил: «Ты меня преследуешь?» От этих его слов я вся залилась краской, но была нема, как рыба, словно воды в рот набрала. «Шутка!» – объяснил Женя. Я чувствовала себя очень глупо, оттого, что не нашлась вовремя улыбнуться, и улыбалась теперь, как мне казалось, совершенно некстати. Он продолжал засыпать меня различными вопросами, совершенно запросто, будто не замечая вовсе моей неловкости, держал себя, как и всегда, очень уверенно, вел речь свою напористо. Я и робела и смущалась и мучилась, но, чтобы избавить себя тяжелой компании – ни мысли, ни желания у меня не было. Я наслаждалась Жениным присутствием, находя удовольствие даже в собственном замешательстве. Это я сейчас способна на такие рассуждения, тогда же своих чувств я не понимала. Уже прощаясь, он пригласил меня на рок-концерт известных каверщиков (это те, кто исполняют чужие песни), и, видя, что я вконец растерялась, добавил, что ждет меня в сопровождении моего молодого человека, что само собой разумелось, на его взгляд. Я же, со своей стороны, зная Костино к Жене нерасположение, и напротив, чувствуя свою к нему такую откровенную симпатию, совершенно не представляла, как это все будет выглядеть. Честно говоря, я надеялась, улизнуть на концерт как-нибудь от Кости тайком; о том же, чтобы, ради его спокойствия и сохранения наших с ним отношений, неглижировать поступившим мне приглашением, признаюсь – о том я даже не помышляла.

Но – Костя на дежурстве. Гестапо. Сил больше не было, опротивело юлить, я ему прямо сказала, что не хочу в филармонию, хочу на Нирвану. Он рот открыл от изумления, посмотрел на меня, как на умалишенную, затем объяснять принялся, как дурочке, аккуратно, вкрадчиво, кроме того, что группа эта заграничная, и то, что солист их… Я ему в глаза рассмеялась. «Кавер-концерт сегодня будет, – сказала ему, – будут Нирвану играть. Меня Женя пригласил… нас пригласил – поправилась я. – Но ты же все равно не захочешь пойти». Костя казался пораженным. «Если ты захочешь, чтобы я не захотел, я не захочу», – чуть не задыхаясь, выдавил из себя он. Изувер! Что я ему могла на это ответить! Тем более вид был у него такой подавленный. Пришлось желать его компании, против чаяния. Так еще жеманился!..

Понятно, что на концерт он «захотел» пойти только из ревности, не затем, конечно, чтобы столько унизить себя, чтобы ускорить разрыв между мной и им, что получилось в результате. И все же, неудовольствие свое он начал выказывать еще по пути; так и висело в воздухе напряжение, так и предчувствовалось, что что-то должно произойти в этот вечер, что-то решительное.

Концерт проходил в «Орешке» – это название бара. Мы пришли и узнали на входе, что за нас уплачено, эта новость крайне раздосадовала Костю. Он, во что бы то ни стало, пожелал заплатить за себя сам, как и за меня, за свою спутницу. Контролер его пытался урезонить, говоря, что двойную плату за вход ему вносить, по меньшей мере, бессмысленно, предлагал ему угостить лучше пивом своего друга, который за него заплатил. Костя и здесь пожелал сообщить, что заплативший за него человек, ему не друг, и таки всунул деньги контролеру. Тот только пожал плечами, и мы вошли.

«Орешек» мне представился каким-то полуподвальным помещением, хотя и располагался он во втором этаже торгово-развлекательного-центра. Свет внутри исходил из настенных бра, очень тускло, обвивался, путался табачным дымом, рассеивался полусумраком. Пол, стены, потолок – все было оббито досками, что создавало впечатление, будто оказались мы в каюте какой-то шхуны, разве что необыкновенно просторной и укомплектованной сценой и распивочной стойкой. За стойкой, как говорится, яблоку негде было упасть. Сцена пока была пустой, не