Печать султана - Дженни Уайт

Он с грустью думает о своих немногочисленных любовных похождениях: французская актриса, выступавшая в течение одного сезона в театре Мецкур; юная рабыня-черкешенка, которой он со временем дал денег на приданое, с тем чтобы она могла заплатить откупную, стать свободной и выйти замуж за молодого человека из низов. Он думает о ней. Ее длинные белые ноги сливаются с ногами нимфы на картине. Интересно вспоминает ли она его когда-нибудь? Пылинки кружатся в слабом солнечном свете, проникающем из-за тяжелых гардин сливового цвета.

За спиной судьи открывается дверь. Камиль вздрагивает, но сразу не поворачивается. Внезапно к нему приходит понимание того, почему ислам запрещает любое изображение человека. Как странно вывешивать такое провокационное произведение искусства в комнате для приема посетителей. Свет в помещении стал чуть ярче. Как долго он уже ждет?

Старый слуга стоит в дверях и пристально смотрит куда-то поверх левого плеча Камиля. Может быть, он видит там ангелов, которые сидят на плечах каждого мусульманина, один на левом, другой на правом, или же его взгляд прикован к обнаженной женщине на картине. Не самодовольная ли улыбка кроется в уголках рта лакея? Возможно, его веселит то, что он заставил мусульманина томиться в одной комнате с обнаженной девушкой. Камиль полагает, что в здание есть и другие, более скромно украшенные приемные комнаты. Определенно сюда не приводят посетительниц. Усилием воли он сдерживает раздражение. Вспоминает других лакеев, виденных им в Англии, вышколенных до такой степени, что в них не осталось ничего человеческого. Судья уважает европейскую науку и технику, однако европейцам еще многому стоит поучиться у османцев.

Паша стоит, намеренно не замечая слугу, держа руки за спиной. Ни тени улыбки на его лице.

— Посол примет вас, сэр.

Камиль уверен, что произнесению слова «сэр» предшествовала небольшая пауза. Дворецкий ведет Камиля по белым мраморным плитам через гулкий зал с арочными сводами и наверх по чудесной извилистой лестнице. Следуя за ним, паша любуется фресками и пытается проникнуть в суть темных, покрытых лаком картин на стенах. Нахмуренная королева Виктория с зажатой в жесткий воротник шеей смотрит вдаль над его головой. Они вывели целую породу лакеев, думает он, бескровных существ. Как только их пустили в эту яркую, веселую, живую страну? Вспоминает чистую логику учебников, по которым учился в колледже, и вздыхает. «Возможно, нас ждет такое же будущее», — мрачно размышляет паша. Хаос побеждается порядком.

Слуга стучит в массивную, богато украшенную золотом дверь. Услышав ответ, открывает ее и делает шаг в сторону. Камиль входит. Дверь со щелчком закрывается за ним.

В кабинете посла еще холоднее, чем в приемной, несмотря на то что за окном, завешенным плотными бархатными шторами, стоит страшная жара. Камиль сдерживает дрожь и пересекает обширный золотисто-голубой ковер, двигаясь по направлению к огромному письменному столу, по сравнению с которым человек, сидящий за ним, кажется карликом. Посол встает и идет навстречу судье, неспешно передвигая длинные ноги. Он гораздо выше ростом, чем кажется, когда сидит за своим похожим на корабль столом. Бросается в глаза его болезненная худоба — отлично сшитый темный костюм просто висит на нем. Удлиненное благородное лицо лишено всякой выразительности. Густые бакенбарды практически скрывают щеки, делая лицо еще более узким. Камиль вспоминает, что англичане называют такие баки «бараньи ребрышки». Причина ему непонятна. Когда посол подходит вплотную к судье, тот видит, что его нос и щеки темно-красного цвета. Маленькие глаза водянисто-синие. Посол часто моргает, потом протягивает костлявую руку Камилю, и тот, довольный таким проявлением учтивости, с улыбкой пожимает ее. Ладонь суха, как бумага, и совершенно вялая. Посол тонко улыбается. Его дыхание источает такой же запах сырости, как и весь кабинет.

— Чем могу служить, судья? — Он показывает рукой на обитое кожей кресло, а сам вновь садится за стол.

— Я пришел по серьезному делу, сэр, — говорит Камиль по-английски с заметным акцентом. — Сегодня утром обнаружен труп женщины. Мы полагаем, что она может быть одной из ваших подданных.

— Труп женщины, вы говорите? — Посол нервно ерзает в кресле.

— Нам необходимо знать, есть ли сообщения о пропавшей англичанке, сэр. Нас интересует невысокая блондинка, около двадцати лет от роду.

— Почему происшествием занимаются турки? — бормочет посол, как бы обращаясь к самому себе. Потом бросает недоуменный взгляд на Камиля и приподнимает губу, обнажая желтые зубы. — От чего она умерла?

— Убийство, сэр.

— Что? — Посол удивлен. — Что ж, это другое дело. Ужасно. Ужасно.

— Мы пока точно не знаем, англичанка ли она, и нам неизвестны обстоятельства гибели. Надеюсь, вы поможете мне в расследовании.

— Почему вы считаете, что она наша подданная?

— Мы этого не утверждаем. Но она христианка. На шее висел крестик. И, судя по драгоценностям, она из богатой семьи.

— Во что одета женщина? По одежде можно определить национальность человека.

— Но ее нашли голую.

— О Боже! — Посол краснеет. — Тогда речь идет о гнусном преступлении.

— Возможно, это не то… о чем вы подумали. На теле нет следов борьбы. Найден также кулон с надписью. Он у меня с собой.

Камиль опускает руку в карман пиджака и достает небольшой пакет, завернутый в холщовый носовой платок. Развязывает его и кладет содержимое на стол.

— Крестик и золотой браслет принадлежали ей.

Посол вытягивает шею и кончиками пальцев пододвигает к себе платок. Потом берет золотой браслет и взвешивает в руке.

— Отличная работа. — Он осторожно кладет браслет и прикасается к изогнутому, покрытому эмалью кресту костлявым пальцем. — Где же надпись?

— Внутри кулона.

Посол берет маленький круглый серебряный шарик, открывает его и осматривает две половинки.

— Ничего не вижу. — Он вновь кладет кулон на платок. — Что там написано?

— На одной стороне печать султана Абдул-Азиза, а на другой что-то вроде идеограммы.

— Интересно. Что бы это могло значить?

— Не имею понятия, сэр. Вы узнаете вещи?

— Что? Нет. Я не разбираюсь в женских драгоценностях. Но есть человек, который знает в них толк. Моя дочь. Хотя она и не заслуживает того, чтобы носить украшения. Вся в мать. — Посол умолкает, его лицо кажется застывшей маской, только он постоянно моргает. — Вся в мать, — повторяет он.

Камиль чувствует себя неловко. Нельзя говорить так откровенно с посторонним о родственниках. Все равно как если бы посол втащил жену в комнату абсолютно голую.

— Теперь она все, что у меня осталось. — Посол медленно качает головой, рассеянно взвешивая на руке кулон.

Судья подыскивает подобающие слова соболезнования, однако в английском языке так мало стереотипных фраз для выражения чувств. На турецком он знал бы, что следует сказать. На персидском и арабском тоже. Как говорят французы, язык для выражения значительных событий должен изобретаться всякий раз, когда они случаются.