Дикие орхидеи - Джуд Деверо

Он улыбнулся:

— У меня превосходная память.

С того дня, когда я плакал у него на коленях, между нами установилась необыкновенная близость. Я никогда не испытывал к мужчинам таких чувств. С отцом Пэт я понял смысл выражения «узы мужской дружбы».

— Я оставлю дом Пэт, — сказал он.

Я поставил тарелку с едой на стол и отвернулся. «Ну пожалуйста, не заговаривай сегодня о смерти, — мысленно взмолился я. — Не сегодня». Может, если я промолчу, он не станет продолжать?

Но он продолжил:

— Я ничего не говорил Пэт и не хочу, чтобы говорил ты, но я чувствую, что мое время на земле подходит к концу. Ты не знал, что через месяц после ее смерти я пытался покончить с собой?

— Нет. — Я зажмурился от боли. Надо же, а я в своем тщеславии воображал, что единственный горюю о матери Пэт.

— Но Марта не позволила мне. Думаю, она знала, что ты напишешь про нее книгу, и хотела этого — хотела для тебя, для Пэт и для себя самой. Думаю, она хотела, чтобы ее жизнь что-то значила. Я знаю, что нет нужды говорить тебе это, но я хочу, чтобы ты позаботился о Пэт. Она делает вид, что ей все равно, что у нее никогда не будет детей, но на самом деле ей не все равно. Когда ее выписали из больницы, она раздала всех своих кукол — а ими была забита вся комната. Она и сейчас ни за что на свете не притронется к кукле.

У меня ком подкатил к горлу. Никогда не замечал такого за своей женой. По правде говоря, я не особенно-то задумывался о том несчастном случае, что сделал ее бесплодной. У меня была Пэт, и меня не особенно интересовало, будут у нас дети или нет. И мне даже в голову не приходило поинтересоваться, а что чувствует по этому поводу она.

— Позволь ей помочь тебе в писательском деле. Не отталкивай ее. И никогда не думай, что раз уж ты стал знаменитостью, то тебе нужен какой-нибудь напыщенный агенте громким именем. Понял?

Я все еще не мог смотреть ему в глаза. Мы с Пэт прожили в браке уже много лет. Как я мог не заметить ее отношения к куклам? Неужели я настолько невнимательный? Или она скрывала этот от меня? Есть ли у нее еще какие-нибудь секреты?

Отец Пэт ничего больше не сказал, только положил руку мне на плечо, подержал немного — и молча вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Через несколько минут из дома к бассейну вышла женщина — я узнал в ней мать Джейни Хьюз. Она орала на дочь так, что я слышал ее даже сквозь игру оркестров и гомон пяти сотен людей, собравшихся повеселиться.

Джейни покорно завернула свое прекрасное юное тело в полотенце, но я видел взгляд, который она бросила через плечо на молодого атлета, неторопливо надевавшего плавки.

Когда представление закончилось, я опустился на диван у окна. Рядом со мной стояла полная тарелка вкусностей, но мне кусок в горло не лез. По сути дела, человек, которого я любил, только что сказал мне, что умирает.

В углу дивана лежала тряпичная кукла, я поднял ее и заглянул в нелепое лицо. Не имеет значения, сколько денег я заработал, какой известности добился, есть вещи, которых я на самом деле хочу — и никогда не смогу получить. Мне уже никогда в жизни не удастся посидеть за столом с Пэт и ее родителями. Я вспомнил, как считал их избранными, с которыми не случаются несчастья, и покачал головой.

Дверь спальни отворилась, я поднял голову.

— Вот ты где! — воскликнула Пэт. — А я повсюду тебя ищу. Ты не забыл, что это вечеринка в твою честь?

— А можно мне забрать домой Джейни Хьюз в качестве подарка?

— Я передам твои пожелания ее матери.

Я закрылся тряпичной куклой:

— О нет, только не это!

Она подошла ко мне.

— Пошли вниз, там люди просят у тебя автограф.

— Правда? — переспросил я, польщенный и потрясенный одновременно.

Я хотел уже положить куклу, но вдруг, повинуясь внезапному порыву, прижал ее к груди Пэт, подразумевая, что она возьмет ее.

Пэт отскочила, не притронувшись к кукле. Вид у нее сделался такой, словно ее вот-вот стошнит.

Какая-то часть меня хотела расспросить ее, заставить признаться. Но в чем признаться-то? Она отошла к двери и остановилась спиной ко мне. Плечи ее вздымались и опускались так, словно она только что пробежала стометровку.

Я поднял бедняжку куклу с пола и усадил обратно на диван, подошел к жене и обнял ее за плечи.

— Что нам сейчас нужно, так это бутылочка шампанского. К тому же ты еще не рассказала, что хочешь купить на те деньги, которые мы получим. — Я нарочно сделал ударение на «мы».

— Дом, — сказала она, не колеблясь ни секунды. — У моря. Где-нибудь на высоте, со стеклянной стеной, чтобы я могла сидеть и смотреть на волны и на шторм.

Я задохнулся от неожиданности. Надо же, несколько лет в браке — и вот за одну ночь мне открылись два секрета жены.

— Шторм на море... вот, значит, как. — Я открыл дверь, обнимая ее за плечи одной рукой.

— А ты? Чего хочешь ты — ну, кроме несовершеннолетней конфетки Джейни, которая доведет тебя до тюрьмы?

— Ну, если попаду в тюрьму, повидаюсь с отцом. — Я обнял ее крепче. — Я хочу вторую книгу, — честно признался я.

— Не беспокойся, я тебе помогу, и папа поможет. Теперь, когда мамы нет, твои книги могут стать для него смыслом жизни.

Я обрадовался, что нам в уши ударил взрыв музыки и избавил меня от необходимости отвечать, потому что теперь я чувствовал, что эта огромная шумная вечеринка не столько праздник в мою честь, сколько прощание с моим тестем.

И я оказался прав: не прошло и двух месяцев, как отец Пэт умер во сне. Я стоял в зале для гражданской панихиды, смотрел на его мертвое лицо с застывшей легкой улыбкой и думал, что ему удалось претворить в жизнь то, к чему так стремились мои сентиментальные родственнички: он умер с горя.

Когда погибла мать Пэт, меня разрывала ярость, но Пэт поддержала меня и помогла собраться. Когда умер ее отец, горе и гнев захлестнули ее с такой силой, что наш доктор советовал госпитализацию. Мне некуда было отступать, так что на этот раз я поддерживал нас обоих. Только однажды я дал слабину — когда читали завещание и я услышал, что набор немецких инструментов он отписал мне.

Пэт продала дом родителей вместе со всем содержимым. Если бы решать пришлось мне, я бы переехал туда, потому что в этом доме я пережил один из счастливейших моментов в жизни. Но Пэт оставила только фотографии — она положила их в сейф и никогда не пересматривала — и продала все остальное. Себе мы оставили только ящик с инструментами.

В следующие двенадцать лет я писал, а Пэт занималась делами. Как она и обещала, мы стали компаньонами. Я писал, мы редактировали, она продавала. Она первой читала мои произведения и всегда говорила, что думает по поводу содержания, бывало, в самой жесткой форме. Мне нелегко удавалось переступить через свое самолюбие, и время от времени мы сшибались не на жизнь, а на смерть.