Бесстыжая - Стелла Линден

Я почувствовала, как он вздрогнул от удивления, и заметила его озадаченный взгляд. Я снова повторила свой маневр, придав ему определенный ритм, и вскоре тяжелое дыхание Клайва подчинилось этому ритму. Он начал погружаться в меня все глубже и глубже, и с каждым рывком я испытывала все большее наслаждение. Он ускорил темп и вскоре достиг оргазма. В тот же самый момент я вскрикнула от удовольствия, и все мое тело содрогнулось, словно от землетрясения.

Клайв скатился с меня и лежал на спине. Я же обессилела настолько, что не могла пошевелиться. Мои мысли были заняты умопомрачительными открытиями, которые я только что сделала. Я нашла смысл жизни. Я поняла, для чего была создана. И все это доступно каждому человеку. Я не понимала, почему весь мир не танцует и не поет. Почему люди тратят время на то, чтобы зарабатывать деньги или воевать, если вместо этого они могли бы заниматься любовью?

Клайв повернул голову и как-то странно взглянул на меня.

— Я готов был поклясться, что ты девственница, — сказал он.

— Я и была девственницей. Почему ты сомневаешься?

— Тогда откуда ты знала, как делать то, что сделала?

Я пожала плечами:

— Я делала это инстинктивно.

Он усмехнулся:

— Если это было инстинктивно, Хани, то тебя ждет потрясающий успех у мужчин. Ты прирожденная…

— Прирожденная — кто? Проститутка?

— Нет. Скорее куртизанка. Любовь будет твоей специальностью, и, когда ты наберешься опыта, ты станешь лучшей из лучших. — Он поднялся с постели. — А теперь посмотрим, какие у нас получились снимки.

— Снимки? — встрепенулась я и села. — Ты хочешь сказать, что снимал все это, мерзавец?

— Само собой, — сказал он, указывая на потолок. — Камеры установлены там. Этап «страстной девственницы» в твоей карьере подошел к концу. Мне нужен был новый образ.

Я замахнулась на него, но Клайв схватил меня за руку, и в мгновение ока я оказалась лежащей на спине. Клайв был между моими ногами и немедленно вошел в меня, а я с готовностью приняла его — и все было так хорошо! Так хорошо, что я забыла, что разозлилась на него, забыла о том, что установленные наверху камеры продолжают снимать нас.

Вот так я узнала, что Клайв держит себя в руках особенно крепко в те минуты, когда, казалось бы, должен утратить над собой контроль. К счастью, я не была в него влюблена, иначе он мог бы причинить мне боль. Конечно, он привлекал меня в сексуальном плане, и я многому у него научилась, но сердце мое ему не принадлежало.

Той ночью он проявил пленку. Мне было очень любопытно увидеть себя в агонии страсти. В последующие дни он сделал еще серию снимков, но там я была несколько другой. При взгляде на лицо этой женщины можно было сразу сказать, что она раскрыла какую-то удивительную тайну и это доставляло ей радость. Как сказал Клайв, меня ждал большой успех у мужчин.

Позвольте заметить, что девушки, снимки которых появляются на третьей странице бульварных газет, идут по грошу за десяток. Если фотомодели не удается появиться на страницах центральных газет, то через год ее карьере приходит конец, а я не собиралась допустить, чтобы такое случилось со мной.

Филу пришла в голову блестящая мысль. Вы, наверное, помните тот скандальный случай? О нем писали тогда все газеты, и этот вопрос даже рассматривали в парламенте. Поверьте, мне здорово повезло, что я не попала в Тауэр, но у нас все получилось так, как было задумано.

У фирмы, изготовлявшей театральные декорации, Клайв взял напрокат деревянную обшивку для стен, сделанную под старину, и двадцать футов дубовых деревянных перил для лестницы. Это должно было стать фоном для серии снимков совершенно особого характера.

Во время съемок на мне были надеты черные шелковые чулки, державшиеся на поясе с оборочками, а поверх этого я накинула взятую напрокат норковую шубку. Перила были установлены на фоне «старинной» деревянной обшивки. Я уселась на перила и позволила шубке широко распахнуться. Одна моя нога была согнута в колене таким образом, чтобы не показывать слишком много, потому что снимки должны отличаться хорошим вкусом. Но даже с такой позой на них было видно достаточно.

Клайв раздобыл пару входных билетов на галерею для публики в палате общин. Там предстояли горячие дебаты по поводу изменений в законе о социальном обеспечении, которые затруднили бы замужним женщинам поступление на работу. С докладом должен был выступать Леонард Хокберн. Да, тот самый Леонард Хокберн. В то время ему было всего тридцать два года, а он уже стал помощником министра по вопросам социального обеспечения, что было совсем неплохо.

Хокберн славился репутацией яростного сторонника мужского шовинизма. Он не верил в равноправие полов и говорил об этом громко и часто. Леонард считал, что женщины должны заниматься домом и воспитывать детей. Естественно, все феминистки ненавидели его. Меня он тоже иногда возмущал, однако его внешний вид возбуждал во мне любопытство. Он был сложен, как буйвол: тяжелые плечи, мощная шея и коренастое, мускулистое тело. Лицо у Хокберна было грубой лепки, но по-своему довольно привлекательное.

В тот день я одевалась особенно тщательно. Поверх черных чулок и пояса с резинками я надела мягкое шерстяное платье и закуталась в норковую шубку. Мы с Клайвом заняли места в первом ряду на галерее для публики, и я начала исполнять задуманное. Застегнув шубку на все пуговицы до горла, я втянула руки внутрь, превратив шубку в подобие палатки, и расстегнула платье. Шубка была на несколько размеров больше, чем нужно, так что сделать это было проще, чем может показаться. Потом я спустила с себя платье и, подняв его с пола, сунула в сумочку.

Начались жаркие дебаты. Наконец на трибуну поднялся Леонард Хокберн, чтобы сказать свое веское слово. Он говорил красиво и гладко, глубоким, мужественным басом, но нес страшную чушь!

— Мы зашли слишком далеко, — говорил он, — позволяя женщинам отодвигать дом и семью на второй план. Пора бы сказать им: «Ваша семья нуждается в вас. Вы должны подумать над тем, что означает быть женщиной, и в полной мере использовать то, что имеет только женщина…»

Это был самый удачный момент. С гулко бьющимся сердцем я поднялась с места, распахнула шубку и уселась на перила, окружавшие галерею, именно так, как я делала для снимков. Затаив дыхание, я ждала реакции.

Бедный Леонард Хокберн не мог сообразить, почему вдруг аудитория перестала обращать на него внимание. Я положила руки на бедра, откинув назад полы шубки так, чтобы позволить членам парламента как следует разглядеть меня. И, уж поверьте мне, они не упустили такой возможности! Раздались одобрительные возгласы, а я поворачивалась в разные стороны, чтобы они могли получше разглядеть меня.

Разумеется, это продолжалось недолго. Меня, взяв под руки, увели двое полицейских, и последнее, что я видела, было лицо Леонарда, уставившегося на меня, словно его поразила молния.

Меня отвели в полицейский участок, обвинив в нарушении спокойствия. Немедленно появился приятель Клайва Джерри, солиситор, который был обо всем предупрежден заранее. Ночь я провела в камере. К счастью, они оставили мне норковую шубку, которую никто не осмелился отобрать у меня, зная, что под ней на мне почти ничего нет. Заметьте, некоторым очень хотелось бы сделать это.