Жаркое лето и зима 1918 - Александр Дорнбург

Все перечисленное, явилось следствием письма Атамана Императору Вильгельму. Однако, на все это недоброжелатели Краснова закрывали глаза и не хотели видеть сути дела, обращая внимание лишь на форму и мелочи, не имевшие никакого существенного значения.

В конечном итоге, надо сказать ни реальная политика Донской власти, ни средства (временная самостоятельность Дона и принятие немецкой помощи для создания на Дону прочной базы для дальнейшей борьбы с Советской властью), применяемые Атаманом для достижения главной, национальной цели -- освобождения России от большевиков, не нашли ни сочувствия, ни поддержки в высших добровольческих кругах. Там уже давно вся власть оказалась в руках тупой, мало что в политике понимающей военщины. Горилл в погонах. Краснова не поняли. Даже больше: ему предъявили тягчайшие обвинения, его стали травить. Гнусной клеветой и сплетнями, пускаемыми Добровольческой прессой, предатели России стремились подорвать авторитет нашего Атамана среди казачества.

Трещина, образовавшаяся вначале между Донским и Добровольческим командованием, расширилась, обратившись в пропасть, уничтожить или засыпать каковую уже оказалось невозможным. Этого нам только еще не хватало для полного счастья! Междоусобной войны за власть между двумя политиками на развалинах мира.

Вопрос взаимоотношений Дона с Добровольческой армией, или, иначе говоря, рознь вождей Белого движения, представляет значительный интерес. Та уродливая форма, которую принял этот вопрос, не могла не оказать отрицательного влияния на общий ход борьбы на юге. В целях полноты и правдивости освещения взаимоотношений между Доном и Добровольческой армией, полагаю уместным коснуться хотя бы вкратце истории их возникновения. А тут повторилась история, наглядно описанная в русской народной сказке, – когда лиса, скромно попросившаяся в домик к простодушному зайцу, уговорила его разрешить ей приткнуться где-нибудь в уголке на половичке, а потом хозяина беззастенчиво выжила.

Первые соприкосновения Дона с Добровольческой армией зародились еще при Атамане Каледине, когда в Новочеркасск прибыл генерал Алексеев и беглые Быховские узники, приступившие к созданию противобольшевистской организации, из убегавших оборванцев и молодежи, пышно именуя ее Добровольческой армией. Эти обанкротившиеся личности, завалив свое дело и попав в тюрьму, в поисках наживы сбежали на Дон, в надежде поруководить здесь нашим регионом.

К ним добавилась горстка скудоумных тощих юнцов, которым можно было доверить оружие, надеясь разве что на то, что они не причинят им вреда ни себе, ни окружающим. Естественно, что инстинкт самосохранения не позволил генералам "добровольцев" бежать в близкие к Петрограду Финляндию или Прибалтику, где тоже не было никаких большевиков. Нутро подсказывало им, что там их никто бесплатно кормить и ублажать не будет. Короче, понаехало быдло...

Конечно, все это пиршество предполагалась исключительно за наш счет. Типа: "Танцуют все!" А донских ресурсов, имелось не слишком много, самим не хватало. Незваные гости засели здесь себе припеваючи, просиживая свои задницы в глубоком тылу, когда от их страны осталось только одно смердящее дерьмо. В это время, большевизм в сущности, нигде не встречал серьезного сопротивления и быстро ширился по всей России, триумфально опережая чаяния даже наиболее оптимистически настроенных его вождей. Зараза быстро распространялась по всей империи,

Однако, несмотря на такой ошеломляющий успех, совет народных комиссаров далеко не считал свое положение прочным и потому весьма ревниво относился к тому, что могло бы поколебать его позицию. Вести с Дона уже давно беспокоили Красную Москву. Беспокойство усилилось, когда стало известно о начавшемся формировании Добровольческой армии с целью свергнуть большевистскую власть.

Видя в этом серьезную для себя угрозу, большевики энергично стали парировать. Они широко развили на границах Донской земли свою вредную, растлевающую пропаганду, бросили на Дон сотни опытных агитаторов, начали натравливать на казаков солдатскую массу, ехавшую домой через территорию Дона, в тоже время не пропускали казачьи эшелоны на Дон, подолгу задерживали их в пути и своей клеветой и агитацией совершенно деморализовали казачьи полки, оставшиеся еще верными долгу и присяге.

При таких условиях, формирование Добровольческой армии и, в связи с этим, присутствие на Дону видных русских генералов, расцениваемых революционной демократией и при участии советских агентов, фронтовым казачеством, ярыми "контрреволюционерами", давало повод фронтовикам говорить: "все зло на Дону -- от добровольцев, офицеров, буржуев и помещиков, бежавших в Новочеркасск из России; не будь их, большевики не беспокоили бы нас".

Такое упрощенное толкование ставило Калединское правительство в весьма затруднительное положение, особенно если учесть, что среди пресловутого "Паритета" нашлись члены, явно поддерживавшие мнение фронтовиков. Лично Каледин, всецело разделял взгляд генерала Алексеева и Корнилова на безусловную необходимость создания Добровольческой армии, но не мог, однако, как Атаман, не прислушиваться и к громкому голосу простого казачества.

Искали выход и нашли его в половинчатом решении, а именно: Добровольческая армия из столицы Новочеркасска ушла в Ростов. Нападки, если не прекратились, то несколько стихли, зато у рядовых добровольцев родилось сознание, будто бы они на Дону не совсем желанные гости. Ну да, все так, их уже не принимали великолепно, не устраивали шикарно, а перспективы беспредельной карьеры потускнели. Хотя денег на содержание наших дорогих гостей отпускали все так же миллионы!

Когда обстановка резко ухудшилась и большевики стальным кольцом сжали Новочеркасск, взгляды фронтовиков стали находить отражение и в части общества, с трепетом и страхом ждавшего большевистского нашествия. Перспектива уже казалась совершенно безнадежной. Я сам не раз слышал, как опасаясь за свою судьбу, горожане вторили фронтовикам, говоря: "без сомнения, присутствие здесь Добровольческой армии магнитом притягивает большевиков, не будь ее, красные не напирали бы на Дон и позволили бы нам "самоопределиться".

Чем обстановка становилась тревожнее, тем больше муссировалось подобное мнение, достигая Ростова и вызывая в рядах добровольцев естественное недовольство.

Калединский выстрел еще сильнее сгустил атмосферу. По городу ползли зловещие слухи и мрачные предположения, пугавшие обывателя. Соболезнуя Каледину, говорили: "В тяжелую минуту все оставили Алексея Максимовича и даже добровольцы, которых он