Кронштадт - Евгений Львович Войскунский

недосмотром. Крышка цилиндра не рассчитана навечно…

— На хороший уход рассчитана техника, — прерывает его военком. — Понятно, нет? Я сам срочную мотористом служил, так что вы мне тут не разводите всякие оправдания.

— Ничего я не развожу, только хочу сказать, что при самом идеальном уходе невозможно обнаружить…

— Помолчите, механик, — басит командир. — С вас не взыскивают за эту крышку. Но мы предупреждаем с комиссаром: техника должна работать безотказно. И все.

— Есть, — говорит механик.

Ишь, зарделся (думает Козырев), верно, что красная девица… Тьфу, в сон клонит — до красной черты…

— Когда убедитесь, что все в порядке, — сами лично! — говорит военком, — тогда отдохнуть лягте. По возможности, так? А мы с Михал Давыдычем, — кивает он на Уманского, — чтоб собрание не устраивать, лично с коммунистами и комсомольцами побеседуем.

Сколько же ночей я не спал (думает Козырев, прикуривая новую папиросу от окурка)? Ох, много… не сосчитать… Ладно… «В раю ужо отоспимся лишек…»

Теперь они остались втроем — командир, военком и он, Козырев.

— Что в сводке сегодня, Николай Иванович? — спрашивает Волков.

— Бои на тех же направлениях, Олег Борисыч. Кингисеппское, смоленское, новгородское.

— Одесское, — добавляет Козырев. — Как быть с Галкиным, товарищ командир? Толоконников докладывает, что нет никакого толка от его дублерства.

— Что так? — Посасывая погасшую трубку, командир глядит на карту европейской части.

— Такой лейтенант — забытый богом и отделом кадров.

— Бог тут при чем? — замечает военком.

— Ну, так уж говорится. Попрошу, товарищ комиссар, к словам не цепляться.

Политрук Балыкин смотрит на Козырева, подперев кулаком тяжелую нижнюю челюсть.

— А вас, помощник, — говорит он спокойно, — попрошу нервозность не разводить. Давеча при погрузке хватались за наган — на глазах у бойцов нервы распускали. Нельзя так, товарищ Козырев. Помнить надо, как было сказано: чтоб в наших рядах не было места — и так далее.

— Что — «и так далее»? — резко спрашивает Козырев. — Я цитату помню до конца, там о трусах и паникерах. Вы что хотите сказать?

— Продолжение цитаты лично к вам не отношу, предупреждаю только, чтоб держали себя в рамках, — понятно, нет? Разговор был о Галкине, вот к нему и относится прямо: перепугался Галкин.

— А раз перепугался, списать на берег, едри его кочерыжку, — говорит командир. — Балласт на корабле держать не буду. Списать, помощник, как только придем в Кронштадт.

— Есть, — отвечает Козырев. — Разрешите выйти, товарищ командир.

— Норовист больно, — как бы про себя замечает военком, когда помощник вышел, притворив дверь кают-компании.

А командир — задумчиво, тоже как бы про себя:

— Кингисеппское направление… К Ленинграду рвутся.

В носовой кубрик сбегает по крутому трапу старший краснофлотец Клинышкин — бескозырка лихо заломлена, в руках пузатый черный чайник.

— Эй, минеры-комендоры, подставляй кружки!

Себе тоже налил, сунул в кружку палец, потом потряс им, подул охлаждающе:

— Ух, хорошо! Горячий!

Старшина группы минеров мичман Анастасьев спустился попить чаю со своими матросами.

— Несурьезный ты человек, Клинышкин, — говорит он, с крестьянской основательностью размазывая кубик масла на толстом ломте хлеба — Все тебе смешочки. Палец в чай суешь. Обстановки не понимаешь.

— Точно, — кивает краснофлотец Бидратый, с чмоканьем прихлебывая чай. — Одно слово — зубочес.

— Как, как? — заинтересовался Клинышкин. — Зубочес? Умри, земляк, лучше не скажешь!

— Какой я тебе земляк?

— Ты из Сальска, я из Саки, чем не земляки? — хохотнул Клинышкин. — Ку-уда поехала? — Это он кружку свою придержал, от качки двинувшуюся к краю стола. И опять обратил к Бидратому заостренное книзу лицо, сияя добродушно и голубоглазо: — Хочу тебе, Митя, дружескую услугу сделать.

— Не надо мне от тебя услуг, — подозрительно глядит Бидратый. Но в желтоватых круглых глазах у него — интерес.

— Чтоб уши у тебя при еде не шевелились, хочу их жидким стеклом приклеить к голове.

Сам же первый и смеется Клинышкин.

— Язык себе сперва заклей, — сердито советует Бидратый и с чмоканьем делает глоток.

Анастасьев с привычно-спокойной строгостью прикрикнул на них:

— Хватит, вы! Завелись уже. Не для смешочков момент. — И вытерев губы чистым платком: — Пока время есть — кто козла забить желает?

Козла забить, однако, не удается. В кубрик спускается лейтенант Галкин.

— Попили чаю? — говорит он, быстрым взглядом окинув кубрик. — Не все еще? Ну, ничего… Подвиньтесь, мичман. — Он садится рядом с Анастасьевым на банку. — Попрошу внимания, товарищи. Значит, нам предстоит переход в Кронштадт…

В машинном отделении пьют чай мотористы. Здесь душно. Дизеля, недавно остановленные, еще пышут рабочим жаром. Пахнет разогретым маслом, соляром.

Старшина первой статьи Фарафонов, старшина группы мотористов, занят осмотром дизелей. В узких закоулках машины тесно его квадратным плечам.

— Чай остывает, старшина! — зовет моторист Бурмистров. Не получив ответа, он поворачивает хитрющий нос к худенькому краснофлотцу, сидящему на разножке напротив. — Зайченков, а Зайченков, давай сменяемся, я тебе махорку, ты мне масло. А?

Зайченков только головой мотнул. Он с шумом тянет из кружки чай.

— Угорь легче выдавить, чем из тебя слово, — вздыхает Бурмистров. — Чему только тебя в детском садике учили?

— Бурмистров, — говорит Фарафонов, светя лампой-переноской на сплетение труб. — Погляди, какой подтек. Сальник надо новый набить.

— Чай допью, сделаю.

— Потом допьешь.

Бурмистров, однако, не торопится. Зайченков молча поднимается, берет разводной ключ.

— Отставить, Зайченков, — повышает голос Фарафонов. — Старший краснофлотец Бурмистров, выполняйте приказание!

Неохотно встает Бурмистров, залпом допивает из кружки, отбирает у Зайченкова ключ, бросает ему вполголоса:

— Никогда не лезь, салага, поперед батьки.

В машинное отделение спускается инженер-механик Иноземцев:

— Ну как, мореплаватели?

— Нормально, товарищ лейтенант, — говорит Фарафонов, вытирая руки ветошью. — Матчасть в порядке. Только вот охлаждение немного подтекает.

— И прилежный Бурмистров героически устраняет подтек, — понимающе кивает Иноземцев.

— Это мы сейчас, товарищ лейтенант, — ухмыляется Бурмистров, звякая ключом. — Сейчас мы новый сальничек…

Старшина мотористов Фарафонов до службы окончил в Москве техникум, у него среднетехническое образование — вещь серьезная. Да и сам Георгий Васильевич, даром что молод, человек серьезный. Он Иноземцеву, когда тот на корабль пришел, очень помог разобраться в механическом хозяйстве. И держал себя при этом тактично. Надо бы то-то сделать, товарищ лейтенант… надо бы то-то с техсклада выписать… Само собой, он подчинялся механику по службе, но, будучи комсоргом корабля, был отчасти и начальством для комсомольца Иноземцева. «Такое вам поручение комсомольское будет, товарищ лейтенант: редактором стенгазеты и боевого листка…»

Квадратный в плечах, с рыжеватыми усами над прямой линией рта, выглядит Фарафонов старше своих двадцати четырех. Иноземцев, конечно, тоже не мальчик, двадцать два скоро стукнет, но первое время он чувствовал себя рядом с Фарафоновым каким-то несолидным… постыдно молодым, что ли… Потом обвыкся в машинном отделении (техника, в общем, несложная — подай топливо, получи