Император. Кровь богов - Конн Иггульден

– Его наследник – Птолемей Цезарь! – рявкнул Октавиан Фурин. – Египетская царица позаботится о безопасности мальчика. Я… – он прервал фразу, чтобы выругаться. – Я должен вернуться! Нельзя это так оставлять. Должен быть суд. Должно быть наказание. Они убийцы, средь бела дня растерзавшие правителя Рима и заявляющие, что они спасли Республику. Я должен вступиться за него. Я должен вступиться за Цезаря до того, как они сокроют правду ложью и лестью. Я знаю, чего от них ждать, Меценат. Они устроят пышные похороны, будут втирать пепел в кожу и скорбеть о смерти великого человека, но через месяц, а то и меньше, вновь начнут плести заговоры, искать новые способы возвыситься, и никогда не поймут, какие они корыстные и ничтожные в сравнении с ним.

Он вновь закружил по комнате. Его охватила ярость, такая сильная, что он едва мог говорить и дышать. Меценат махнул рукой, поощряя Агриппу, который как раз откашливался, чтобы что-то сказать. И моряк заговорил – очень спокойно, прекрасно отдавая себе отчет, что их друг находится на грани нервного срыва. Так оно и было – молодой человек действительно еле держался на ногах, но не мог остановиться, чтобы присесть и отдохнуть.

– Твоя мать написала, что их амнистировали, Октавиан, – сказал моряк. – Закон принят. С мщением ничего не получится, если только ты не хочешь восстановить против себя весь Сенат. И сколько ты после этого проживешь?

– Сколько захочу, Агриппа. Позволь мне сказать тебе кое-что о Юлии Цезаре. Я видел, как он захватил в плен фараона в его собственном дворце в Александрии. Я был рядом с ним, когда он бросал вызов армиям и государствам, и никто не решался пойти против него. У Сената столько власти, сколько мы захотим им дать, ты это понимаешь? Если ничего им не давать, у них ничего и не будет. То, что они называют властью, – не более чем тень. Юлий это понимал. Они принимают громкие законы, и обыкновенные люди склоняют перед ними головы, и все кричат, что это реальная власть… но это не так!

Он покачал головой, его самого качнуло, и он привалился плечом к стене. Его друзья озабоченно переглянулись. Гай Октавиан застыл, прижавшись лбом к холодной штукатурке.

– Ты заболел, Октавиан? Тебе надо поспать, – решительно заявил Агриппа.

Он поднялся, не зная, что и делать. Ему доводилось сталкиваться с безумцами, и он знал, что Октавиан теперь на грани, раздираемый ревущими эмоциями. Его другу требовался отдых, и силач подумывал о том, чтобы дать ему немного опиума. Занималась заря, и они все едва держались на ногах. Октавиан Фурин никак не мог отойти от переполнявшей его ярости, которая сводила судорогой мышцы. Даже когда он стоял, его руки и ноги продолжали дергаться.

– Октавиан? – вновь позвал Агриппа. Ответа не последовало, и он посмотрел на Мецената, беспомощно вскинув руки.

Меценат с опаской подошел к дрожащему молодому человеку. Подергивающимися мышцами тот напоминал ему необъезженного жеребца, и он невольно стал издавать успокаивающие звуки, когда положил руку на плечо своего нервного друга. Дотронувшись до него, Цильний почувствовал, что кожа друга под туникой горит огнем. От прикосновения измученный римлянин обмяк и начал сползать по стене на пол. Меценат подхватил его, но вес оказался так велик, что ему едва удалось удержать друга и уложить его вдоль стены. К ужасу патриция, темное пятно появилось на промежности Октавиана, и резкий запах мочи разнесся по комнате.

– Что с ним? – Агриппа опустился рядом на корточки.

– По крайней мере, он дышит, – ответил Меценат. – Не знаю. Глаза двигаются, но я не думаю, что он бодрствует. Ты видел такое раньше?

– С ним – нет. Но знал центуриона, который страдал падучей. Помню, как он обдулся.

– Что с ним сталось? – спросил Цильний, не оборачиваясь.

Агриппа поморщился:

– Покончил с собой. Потерял уважение своих солдат. Тебе известно, какими они могут быть.

– Известно, – кивнул Меценат. – Возможно, такого больше не повторится. Никто не должен об этом знать. Мы его помоем, а когда он проснется, все будет забыто. Разум так странно устроен. Октавиан поверит всему, что мы ему скажем.

– Если только он уже не знает о своей болезни.

Оба подпрыгнули при звуке шагов. Возвращался раб Фидолий.

Меценат заговорил первым:

– Он не должен этого видеть. Я отвлеку Фидолия, займу его каким-нибудь делом. А ты займись Октавианом.

Виспансий Агриппа нахмурился при мысли о том, что придется снимать с друга пропитанную мочой одежду. Однако Цильний уже шел к двери, так что протест остался невысказанным. Со вздохом Агриппа поднял Октавиана на руки.

– Пошли. Пора помыться и надеть чистую одежду.

Ванная комната в доме была маленькой, и вода в нее подавалась холодная, если Фидолий не грел ее специально, но Агриппа полагал, что сойдет и такая. Неся обмякшее тело, он качал головой. Мысли в ней бродили нерадостные. Цезарь мертв, и только боги знали, какая судьба ждала его друга.

Сидя в тени, Марк Антоний прижал большие пальцы к глазам, борясь с усталостью. Когда ему еще не было тридцати, он мог бодрствовать всю ночь, а потом целый день заниматься обычными делами. В Галлии он совершал марш-бросок ночью, а утром сражался вместе с десятью тысячами других легионеров. Он знал, что в итоге время берет свое, но искренне полагал, что выносливость – такая же неотъемлемая его часть, как ум и рост, а теперь чувствовал, что она вытекает из него, словно вода из треснувшего кувшина.

Форум заполняли горожане и солдаты, пришедшие, чтобы в последний раз отдать почести Юлию Цезарю. Богатым и бедным приходилось стоять рядом, и то и дело раздавались крики раздражения и ярости, потому что все больше и больше людей поднималось на Форум. Какая-то женщина принялась громко звать потерявшегося ребенка, и Марк тяжело вздохнул. Ему хотелось, чтобы Цезарь стоял рядом и наблюдал, просто наблюдал, как бурлит Рим, объединившись у тела бога.

Для всех, кто хотел взглянуть на него, никак не могло хватить места. Солнце молотком било по обнаженным головам людей, стремившихся поближе разглядеть покойника. Жара только нарастала с самой зари, когда тело Цезаря выставили на Форуме, и сорок центурионов Десятого легиона встали вокруг него. Тело лежало на золоченом ложе, которое в этот день стало центром мира.

Усилием воли Марк Антоний поднял голову. Он не спал две ночи и обильно потел. Жажда уже начинала становиться мучительной, но он не решался пить, чтобы малая нужна не заставила его покинуть Форум. Он намеревался только глотнуть вина перед выступлением, и раб стоял у его плеча с чашей и куском материи. Марк Антоний подготовился к выступлению и знал, что провала не будет. Он не смотрел на лицо своего друга. И так уже насмотрелся за то время, пока тело обмывали, а раны считали и перерисовывали чернилами и углем ученые врачи, чтобы потом доложить Сенату. Теперь на ложе лежал всего лишь труп, а не тот человек, который согнул Сенат в бараний рог, перед которым преклоняли колени цари и фараоны. Покачнувшись от внезапного головокружения, Марк Антоний крепко сжал правой рукой свитки. Пергамент затрещал и смялся. Марк понимал, что ему следовало поспать хотя бы несколько часов. Он не имел права потерять сознание и свалиться без чувств, не мог выказать горе или ярость. Это могло его погубить.