Министерство по особым делам - Натан Энгландер

– Похоже, ваше желание скоро сбудется.

– Не могу сказать, что я этого желаю. Если мечтаешь о смене правительства, это не значит, что тебя устроит новое.

Кадишу вдруг вспомнились фотографии, которые он разглядывал, пока ожидал приема: щеки, подбородки, грудь, бедра – до операции и после. Шедевры! И он удвоил сумму, которую держал в голове.

Кадиш передвинулся к середине стола и написал сумму в центре бумажной полосы, стараясь на этот раз бумагу не прорвать. У Кадиша было еще одно правило: всегда скреплять словесное соглашение рукопожатием над написанной суммой. Доктор Мазурски обошел стол, положил руки на бумагу, чуть подавшись вперед, прочитал сумму вверх ногами. И вытаращил глаза.

Лицо доктора вытянулось. Кадиш гадал: неужели он хватил через край? И тут же ополовинил сумму, зачеркнул цифру, написал другую.

– Сегодня будет вдвое дешевле, – сказал Кадиш, отталкиваясь от первоначальной суммы.

– Так много? – спросил доктор.

– Много, но вдвое меньше, чем было. – И обратился к доктору по имени, которое его нанимали спасти. – Доктор Мазурски, вы согласны?

– Там работы всего на несколько минут.

– Вы платите за то, чтобы кое-что скрыть. Смысл моей работы – уважение для мертвых и конфиденциальность для живых. – Яркий образ, решил Кадиш, тут не помешает. – Моя услуга, доктор Мазурски, – это подтяжка кожи на лице вашего рода.

Доктор, похоже, серьезно задумался. Да и сумма была серьезная.

– В стране инфляция, – заметил Кадиш. – Я потеряю деньги, еще не выйдя из вашего дома.

Доктор подошел к стойке с медицинским инструментом. Поднял крышку банки, выудил из нее ватный шарик.

– Хорошо, – сказал он, прижимая ватку к горлышку бутылки с йодом. – Стойте спокойно, – добавил Мазурски. Провел ваткой с йодом по шее Кадиша, тщательно обрабатывая порез, хоть его там и не было. Подул на йод. Заклеил порез пластырем – йодный багрянец тут же расползся во все стороны – и вызвал медсестру.

– И вот еще что, – сказал доктор, разглаживая пальцем края пластыря.

– Слушаю.

– Насчет Мазурски Беззубого. Насчет этого имени в особенности. У моего отца, если не считать одной золотой коронки, до смерти был полный рот зубов.

– Не сомневаюсь.

– Я ведь пластический хирург.

– В Аргентине услуга национального масштаба.

– Я бы никогда не позволил, чтобы у моего отца был щербатый рот.

– Кличка есть кличка, – сказал Кадиш. – Не более того.

– Именно, – согласился Мазурски.

Пока Кадиш надевал майку, его осенило.

– В Общине Благоволения народ был крутой. Может, ваш отец кому-то вышиб все зубы – вот вам и объяснение. – Кадиш изобразил апперкот, затормозив кулак на полдороге.

– Может, и так, – сказал доктор. Ему было не смешно.

Появилась сестра, на сей раз без стука. Кадиш начал застегивать рубашку, а сестра подошла к столу. Отработанным движением оторвала от рулона бумагу длиной в человеческий рост. Рулон с посвистом развернулся, и сестра прихватила новую подстилку металлическими зубцами. С каменным лицом скомкала бумагу и запихнула в урну, встроенную в шкафчик. Цифровые выкладки Кадиша отправились на помойку.

Сестра закрыла банку крышкой. Рядом с банкой лежал список пациентов, но Кадиш был записан в нем под чужой фамилией.

– Возьмите с него за биопсию и визит, – распорядился доктор. Кадиш приподнял бровь. Одной рукой он ощупал пластырь на шее, другой – чековую книжку Лилиан в кармане. Своей у него сейчас не было.

Сестра перевела взгляд со шкафчика на стол для осмотра, потом обратно.

– А где проба, доктор?

– Я промаркирую сам.

Уличные фонари уже горели, хотя было еще светло – может, в этом районе их зажигают раньше? Кадиш прошел по улице доктора, обсаженной деревьями. Это дорогая часть города, далекая от его района Онсе, от его квартиры и от всех остальных евреев. Евреи приезжали сюда, потому что слышали – к доктору Мазурски ходят гои, а гои ходили сюда, потому что им нравилось ходить к еврейскому доктору, у которого кабинет в небоскребе. В дверях сидел нищий. В этом квартале он выглядел вдвое беднее. Кадиш полез было в карман, но не успел нашарить мелочь и потратил ее на «Кларин»[18]. Проглядев первую страницу, он покачал головой. Кругом все рушится, а его газета печатает картинку с Дядей Сэмом на ходулях: этим янки только бы веселиться. А что праздновать на свое двухсотлетие Аргентине: то, что время пошло вспять, да уж, чудо из чудес! Каменный век здесь наступит раньше, чем будущее, – в этом Кадиш был уверен.

Дул легкий ветерок, но он лишь разгонял жаркий воздух. На улице было тихо, мимо прополз «форд фалькон». Водитель выставил локоть наружу, будто катался в поисках девушек. Номеров на машине не было, она ползла, как улитка. Двое мужчин на заднем сиденье повернули головы и оглядели Кадиша. Машина проехала, Кадиш перешел на другую сторону и раскрыл спортивную страничку.

В США празднуют двухсотлетие, в Китае встречают год Дракона. Кадиш пнул валявшуюся на тротуаре бутылку. А здесь – год Фалькона. Фалькон – это сокол, хищная птица. Она же – американское авто.

Четыре моряка выкинули из окна военного высокого ранга, в полете он думал свои последние думы. Полковник в отставке, китель сплошь в лентах и медалях, заработанных при военном режиме, – всем этим побрякушкам пришел конец вместе с ним, когда кровь бросилась ему в голову. Одна медаль оторвалась и, клацая, покатилась по улице. Вся грудь в наградах, и чем все кончилось? Надо было служить в авиации, думал он напоследок, тогда у меня были бы крылья. С этой мыслью он, даже не успев цинично ухмыльнуться, рухнул на авеню Освободителя; ночью Буэнос-Айрес весь в движении – а что есть сердцебиение любого крупного города на планете, как не движение, – вот и Лилиан Познань передвинула голову на подушке поудобнее, чтобы как следует выспаться в последний раз: назавтра ее страхи станут реальностью.

Когда Лилиан проснулась, у нее не было ощущения, что в городе стало на одного жителя меньше. Не было ощущения – оно иногда навещало ее на кухне, когда она изучала счета для оплаты, – что страна полным ходом летит к точке, в которой станет совсем неуправляемой. Выглянув на улицу, она не почувствовала, что еще миллиону трудяг у миллиона окон грозит участь полковника, чье окно осталось открытым, а на его карнизе уютно свернулся кот.

Спала Лилиан хорошо. Проснувшись, почувствовала себя отдохнувшей и тут обнаружила, что Кадиш еще не вернулся, а Пато – чудо из чудес! – уже ушел в университет. И не спеша стала готовиться к выходу. Радио играло рэгтайм из «Аферы» – в каком кинотеатре она смотрела этот фильм? Наверное, в «Бете», в районе Лавалль, решила она, стоя в чулках над кухонной раковиной и доедая печенье.