Измена - Меган Хорхенсен

Затем Мари улетела в Москву. Я же, проведя в Аргентине ещё три дня и слетав на север, вернулся в Нью-Йорк, где проработал ещё пару недель, после чего отправился домой, где сразу же, прямо с аэродрома, поехал к Мари, у которой и остановился. Решение жить вместе было принято обоими, без лишних разговоров и неловких просьб.

Если бы мы расходились, больней всего было бы именно изгнание меня из её квартиры — не потому, что мне эта квартира необходима, а потому, что невероятно больно, когда ты вдруг понимаешь, что это не твой дом и тебе, оказывается, только позволили примоститься на постели хозяйки по ее величайшей милости. Но Мари не выгнала бы меня даже, если бы разлюбила. Она не умеет причинять боль. Да, Мари мягко дала бы понять, что мне пора уходить, но не поступила бы подло. Мари не умеет совершать низкие поступки. Мари не способна на подлость.

* * *

— Мари, я расскажу тебе, зачем ездил в Аргентину. Хорошо?

— Как хочешь. Столько лет прошло…

Она пожимает плечами. Она никогда не задаёт вопросов и никогда не скажет, что ей неинтересны мои рассказы о поездках, случайных встречах в самолётах и поездах, о прочитанных книгах и услышанных разговорах. После всех лет, проведенных вместе, даже я, человек, получающий зарплату за разгадывание тайн человеческого поведения (но не только за это), так и не могу понять, слушает ли Мари меня с интересом или же только терпит ненужную ей болтовню, не желая обидеть.

Но пока Мари не понимает, что сейчас я заговорю о том, что на самом деле важно. Впереди два часа неспешного похода. Два часа, за которые надо рассказать главное, чтобы Мари осознала значение событий. Чтобы оставалась надежда на красивый финал сказки.

Очень хочется надеяться, что история нашей жизни завершится красивой фразой: «…и они жили долго и счастливо, и умерли в один день». Надеяться, что этот день наступит очень и очень не скоро, что наша история не заканчивается сегодня.

* * *

— Почему мы летали в Аргентину… Рассказывать придётся подробно. Если что-то не поймёшь, спрашивай, но детали нужны, поверь. Поэтому я о них и рассказываю. Не обижайся, если лекция покажется долгой и нудной.

— Вадим, мне всегда интересно тебя слушать, особенно, раз речь пойдёт о вашей работе. Ни папа, ни Стас, ни ты никогда не говорили, чем вы там занимаетесь.

— Нет, Мари, интересно не будет. Будет печально. Многое, наверно, покажется длинным и ненужным, однако иначе не получится. Если ты не поймёшь всего, то я не смогу просить тебя о помощи.

— О чём ты? Вадим, ты разве сомневаешься в моей готовности тебе помочь?

— Не сомневаюсь. Но хочу, чтобы ты действовала не вслепую.

Диалог звучит вычурно и пафосно, напоминая сценки из мексиканских сериалов, и я пытаюсь придать ему иронии. Не знаю, получается ли. А впереди долгий монолог, рассказ как о событиях сорокалетней давности, так и о делах последнего месяца.

* * *

Мне до сих пор не удалось разгадать, слушает ли Мари мои повествования внимательно или только делает вид? Но сегодня ей придётся слушать. Потому что мне не удастся научить Мари, как действовать, если она не поймёт цели.

Студента можно сколько угодно заставлять заучивать формулы и даты. Однако, до тех пор, пока он не осознает, для чего эти даты и формулы нужны, ждать отдачи не имеет смысла. Любая информация бесполезна, если человек не понимает её значения.

Поэтому мне приходится подробно рассказывать Мари о событиях тех лет. Тогда мы только-только познакомились. И тогда же Глеб, ещё не представляя себе, что вскоре станет моим тестем, направил мне в Нью-Йорк дипломатической почтой заметку из «Ла Насьон».