Метро 2033. Последний поход - Игорь Вардунас

— Это вряд ли, — раздраженно отмахнувшись, буркнул старпом и поправился: — Это я про детали.

— Смотрите. Базу отметаем, «Новолазаревская» сожжена дотла, до других станций своим ходом не добраться, — оглядывая собеседников, продолжал рассуждать Савельев. — Лодки и снаряжение есть. Так почему бы не попробовать?

— Авантюра, — хмыкнул в усы Тарас. — Хоть «Поликарпов» действительно был корабль не простой, со специальным оборудованием — приемники спутниковые, системы наведения. Рассказывали мне кое-что. Он вроде входил в состав космической группировки войск. Но даже если после аварии там чего и осталось, за двадцать лет в этом холодильнике все скопытилось. Да и кто ремонтом будет заниматься — ты? Нужны схемы, люди, разбирающиеся в силовых установках. Нет, брат, рук все равно не хватит, это тебе не радиолу в гараже паять.

— Мое дело предложить. Если есть другие варианты, пожалуйста, — Савельев допил остатки чая. — Но, по-моему, это шанс.

— Я могу помочь с силовыми установками, — впервые за все время совещания подал голос сидевший рядом с Рэнди здоровяк Мичиган. — Что-то мне подсказывает, что корабль за эти годы пришел не в лучшее состояние, но уверен, военному механику там будет на что взглянуть.

— Да уж явно не в лучшем, Капитан Очевидность. А инструменты? — спросил Макмиллан. — Где их возьмешь?

— Надо склад на станции посмотреть, может, не все сгорело. Да и тут на лодке наверняка необходимый инвентарь найдется, нужно только знать, где искать, бро.

В кают-компании вновь повисла напряженная тишина. Несмотря на тщетность попыток выработать конкретный и мало-мальски жизнеспособный план, каждому хотелось верить хоть и в призрачный, но все-таки шанс на спасение.

Из ледяного плена нужно было бежать. И как можно скорее.

— Эй, черти, Лерку не видели? — поинтересовался заглянувший на камбуз Батон. — У Тахомы ее нет. Все палубы уже обшарил.

— Не-а, — отозвался скобливший плиту Треска, который после смерти Бориса Игнатьевича негласно стал главным коком. — Свалила она куда-то. Халтурит твоя пигалица, браток. Вон, пол недомытый. Что, авторитет растерял?

— Увянь.

— Она, наверное, к Отшельнику пошла, — сказал перебиравший у сушилки вилки и ножи Паштет, окрестивший так обитавшего в антарктическом храме настоятеля. — Библию с собой взяла, я видел.

— Давно? — нахмурился Батон.

— С полчаса где-то, — закатив глаза, прикинул Паштет.

— Ладно. Спасибо. И поглядывайте за ножами да крышками от

консервов, а то еще порежет себя, чего доброго. Голова у нее сейчас что угодно выкинуть может.

— Угу Как скажешь, начальник.

Опять.

Переживавший за девчонку Батон стал замечать, что Лера все чаще наведывалась к священнику. И даже как будто сознательно начала сторониться общения со своим наставником, вяло поддерживая разговоры и на расспросы отвечая невнятными односложными фразами.

Да и сама девушка, искавшая успокоения от пережитых невзгод в беседах с отцом Михаилом, со временем начала тянуться к одинокому священнику не только как к духовному наставнику. Она чувствовала, как внутри еле уловимо поднимается что-то еще.

Отец Михаил читал переживания и мысли потянувшейся к нему девушки, как в раскрытой книге, все больше и больше располагая к себе «прихожанку». Он много расспрашивал о жизни Леры в Пионерском убежище после войны, о местных нравах, об обычаях и условиях, в которых приходилось существовать горстке выживших под Калининградом.

Он был добрый, спокойный и какой-то… домашний. Или это ощущение у Леры вызывали многочисленные иконы на стенах, напоминавшие о келье юродивого Птаха в Пионерском убежище. Лера не могла точно сказать. Но знала одно: с момента, как она впервые переступила порог храма, ее тянуло сюда все сильнее.

Да и рассказывать священник умел совсем не так, как это делал Батон — вечно хмурый, ершистый или попросту пьяный в дым. Что- то было в нем. Нечто новое. Что-то по-настоящему человеческое, что Лера не могла как следует разобрать, но начинала понемногу тянуться к этому необычному мужчине.

Сорокалетний отец Михаил, в прошлом чилиец Мигель, принял православие уже после Катастрофы и был крещен русским батюшкой, который умер через несколько лет после войны. Он рассказал Лере, что церковь Святой Троицы была первой православной церковью в Антарктике, построенной еще до Катастрофы на острове Ватерлоо недалеко от российской станции «Беллинсгаузен». А затем, после Катастрофы, ее с невероятным трудом перенесли к «Новолазаревской».

— Чили, — как-то, потягивая горячий чай из кружки, нахмурилась Лера. — Какое странное слово. А что это?

— Это место, откуда я родом, — с грустью вздохнул настоятель, поставил свою кружку на плитку, кочергой отодвинул заглушку и поворошил заискрившие угли. — Было когда-то такое государство на юго-западе Южной Америки. Слово «Чили» на одном древнем языке означало «холодный» или «предел».

— Холодный! — оживилась девушка. — Прямо как здесь?

— Да нет же, нет, — тихо засмеялся отец Михаил. Достал с одной из полок увесистую книгу, полистал и, развернув, положил Лере на колени. — Это совсем другая страна. Там не бывает снега. Вот, смотри.

Книга оказалась старым Атласом мира. Такие она видела в кабинете погибшего капитана Лобачева в Убежище. У Леры снова кольнуло сердце.

— Это, — настоятель повел пальцем по пожелтевшей от времени бумаге, — одно из двух государств Южной Америки, имеющих… имевших выход к Атлантическому океану, по которому вы приплыли сюда и, как я слышал, встретились по пути с гигантским чудовищем.

— Ага, — согласно кивнула Лера. — Огромный, почти с лодку! Щупальца гигантские, глаза — во-от такие! Куча глаз! А еще там были светящиеся медузы, меня даже выкинуло за борт, и я чуть не умерла от переохлаждения, а еще один из тех поляков, что плыли с нами…

Лера запнулась на полуслове, сообразив, что слишком разоткровенничалась, и поспешила сделать большой глоток, прикрыв краем чашки глаза.

Взяв с ее колен атлас, настоятель закрыл его и аккуратно поставил на место.

— Да уж, повидала ты на своем пути. И как все в конце обернулось…

— Вы не представляете…

— И давай уже на «ты», к чему все эти расшаркивания, — Михаил оглядел погруженное в полумрак ветхое помещение церкви, в котором они были одни. — Сейчас-то уже чего. Сколько нас таких, сыновей божиих, на земле осталось. Несколько тысяч? Пара десятков? Эх…

— А вы… ты бы не хотел вернуться домой? — допив пряный травяной отвар и вытерев губы тыльной стороной ладони, осторожно спросила Лера. — Или хотя бы посмотреть, что там осталось? Может быть, кто-то выжил?

— Да что там могло остаться, — отмахнулся священник, и девушка впервые уловила в его голосе жесткие нотки. — Пепел, разрушение, боль. Все порушили, стерли с планеты начисто. Нет больше ничего, Лера. Больше ничего нет. И надежды нет. Некуда плыть.