Двум смертям не бывать - Светлана Успенская

Если девушка просила выпускное платье до пола «и чтобы рюшей было побольше», он предлагал ей скромный вариант, напоминавший изящные девственные платьица Жаклин Кеннеди-Онассис от Коко Шанель. Если работница исполкома заказывала обыкновенную прямую юбку со шлицей сзади, он предлагал ей расклешенную юбку, которая бы компенсировала плоские ягодицы клиентки. Школьная учительница просила скромненькое платьице с белым воротничком, которому бы позавидовала и настоятельница траппистского монастыря, но вместо этого Костя предлагал ей сумасшедший вырез, который подчеркнул бы ее соблазнительную грудь.

Шокированные его неординарными моделями женщины строчили на него жалобы. Начальство корило его за пристрастие к буржуазному стилю одежды, коллеги по работе не жаловали — чувствовали птицу не местного полета. Но было у Морозова несколько таких же сумасшедших клиенток, как и он сам — начинающая рок-певица из подпольного ансамбля, безумная старушка «из благородных», любившая шикануть, известная городская кокотка, использовавшая для соблазнения высокопоставленных клиентов из парткома не ведомый тогда никому стиль «секс-эпил».

Повеяло свежим ветром перемен, и простым советским гражданам был разрешен выезд за границу. Костя Морозов неожиданно для себя оказался за рубежом, причем не где-нибудь, а в Мекке моды, в Париже. Он попал туда почти случайно — поехал на гастроли с ансамблем песни и пляски «Калинка» в качестве костюмера. В первый же день после приезда он вышел на улицу из гостиницы и так влюбился в пеструю парижскую толпу, в сияние магазинов, в сумасшедший ритм этого города с неистовой энергетикой, что в гостиницу больше не вернулся. На партсобрании коллектива Морозова заклеймили как предателя. Куратору от КГБ, участвовавшему в поездке, объявили строгий выговор с занесением. Директор ателье, со скрипом отпустившая его в зарубежный вояж, пожала плечами: «Я так и знала!»

А странный русский с соломенными волосами, ни слова не знавший по-французски, отправился по салонам самых известных парижских домов моды. В его кармане лежало около двухсот франков и бумажка, на которой русскими буквами была записана фраза: «Нет ли у вас работы для меня?» Ночевал он в Булонском лесу на скамейке, где несколько раз за ночь его беспокоили предупредительные французские полицейские. А еще он подбирал возле мусорных баков оберточную бумагу и рисовал на ней необыкновенные модели. Модели, которых еще не видел свет.

Деньги постепенно подходили к концу, и Костя Морозов уже с ужасом подумывал, что пора выбирать: возвращаться с повинной на родину или становиться вонючим клошаром, ночующим летом под мостом через Сену, а зимой — в метро. Но внезапно ему повезло. На традиционный вопрос «Нет ли у вас работы для меня?», заданный возле ателье на улице Грюнель, чернокожая особа со шваброй в руках и в желтых резиновых перчатках небрежно бросила ему в ответ:

— Да, есть… Нам нужен еще один уборщик. Иди, поговори с управляющим.

Так Костя стал уборщиком в салоне, принадлежащим известнейшему французскому дому «от кутюр». Здесь он и провел следующих три года, пройдя путь от уборщика до главного мастера. Сначала он только подметал пол, собирал обрезки ниток и тканей, пытался выучить язык. В то же время он внимательно присматривался к работе портных салона, подмечая те мелочи, те характерные штришки, которые и отличают работу обыкновенного портного от мастера высшего класса, ширпотреб от произведения искусства.

А вечером, оставаясь один на один в своей крошечной комнатушке под раскаленной железной крышей, он рисовал. Свои первые модели Костя шил по ночам, порою до зари из его окна доносилось стрекотание швейной машинки. Одну из своих лучших работ он подарил той самой чернокожей девушке, Зике. Это была туника, украшенная перламутровыми бусинками, с двумя развевающимися крыльями за спиной. Туника девушке очень понравилась. Марокканка Зика была без ума От всех белых струящихся вещей, напоминавших ей плащи бедуинов с родины ее предков. К тому же перламутр так чудесно гармонировал с ее шоколадной кожей…

На следующее утро Зика мыла тротуар перед салоном в своей обновке, по привычке мурлыча под нос легкомысленную песенку. В это время в святая святых высокой моды решил наведаться сам ведущий дизайнер дома моды. Заметив уборщицу в костюме, более подходящем для эстрадной певицы, чем для работницы метлы и швабры, он решил, что девица нагло стащила одну из его лучших работ из мастерской. Слово за слово — разгорелся страшный скандал. Зика рыдала в голос и на ломаном французском лепетала, что она ничего не крала, это только подарок новенького русского. Рассматривая швы на модели и брызжа слюной, мастер кричал что-то на дикой франко-англо-итальянской смеси. Наконец призвали к ответу самого виновника скандала. Странный парень, чей словарный запас к тому времени пополнился в основном за счет ругательств и профессиональных терминов, молча продемонстрировал свои эскизы.

Зика была реабилитирована, а пораженный мастер предложил Косте повышение — ему доверили подшивать подолы платьев на моделях. Он с радостью согласился. Ведь мастерская Великого Кудесника — лучшая рекомендация в мире моды и отличная школа для начинающего дизайнера. Морозов прошел эту школу от первой до последней ступени…

В салон мод часто забредали представители высшего класса — бизнесмены, сенаторы, дети миллиардеров, капризные поп-звезды и знаменитые актрисы кино. Но их блестящий мир разочаровал Костю. Знаменитые люди, всегда полные достоинства и шика перед недреманными оками телекамер, в жизни оказывались вздорными, капризными, скандальными личностями, устраивавшими бесконечные истерики из-за малейших неудобств. К тому же звезды не горели желанием тратить свои гонорары на произведения искусства Великого Мастера. Они предпочитали брать напрокат приглянувшиеся модели и возвращали их через несколько месяцев изрядно потрепанными, порой даже рваными, со следами помады и сексуальных игр. Мастерская существовала в основном за счет рекламы, которую и делали ей эти самые звезды. Иногда случались и редкие заказы от миллионеров. Богатые люди, или, точнее, люди, которые хотели казаться таковыми, порою позволяли себе «разориться» на какой-нибудь костюмчик от дизайнера лишь в расчете на сезонную скидку. В общем, мир моды оказался не столь уж привлекательным, каким виделся раньше.

Особенно сильно начинающий кутюрье ненавидел момент подгонки одежды под фигуру звездных моделей. Этот процесс, как правило, сопровождался истериками, слезами и стычками. Одна из американских кинозвезд, прибывшая в Париж прибарахлиться перед вручением премии «Оскар», Джинжер Голдин, допекла его так, что Морозов всеми фибрами своей души возненавидел актрису, американское кино, а заодно и атмосферу высокой моды. Джинжер Голдин оказалась высокой, начинающей полнеть дамой, переживающей трагическое время последней молодости. Недавно изгнав из собственного сорокакомнатного дома в Майами своего пятого мужа, она была необыкновенно раздражительной.

На примерке Джинжер измотала душу всему персоналу салона, отвергла не менее десятка костюмов, пока из кучи разноцветного барахла не изволила выбрать платье, сконструированное лично Морозовым. Когда звезда, изрядно растолстевшая после стресса, вызванного пятым разводом, пыталась влезть в чересчур узкое платье, ее уколола булавка, по трагическому стечению обстоятельств забытая в складках одежды. Джинжер Голдин пронзительно взвизгнула. Испуганный Костя, бормоча извинения на дикой смеси русского и французского языков, бросился ей на помощь. Но кинозвезда первой добралась до коварной маленькой штучки, так бесцеремонно обошедшейся с ее царственным телом. Она вся пылала от гнева, и, едва только Костя протянул руки к платью, Джинжер со всего маху вонзила булавку ему в ладонь. Брызнула кровь. Платье было безнадежно испорчено. Звезда, настроение которой явно улучшилось, задорно кричала «fuck you» и вся светилась от счастья — возможно, это и была ее месть, пусть и в лице безвестного портного, и своему пятому мужу, и мужской половине человечества в целом.