Роза Тибета - Лайонел Дэвидсон

сесть. Казалось, он не мог сесть. Он впал в легкую панику из-за своей неспособности сесть; и в панике, не думая об этом, начал раскачиваться. Он раскачивался, как будто лежал на спине на игрушечной лошадке, с каждым разом раскачиваясь все выше, пока, наконец, не добрался до нее и не сел там, держась за руку и тяжело дыша.

Он не мог придумать, что делать с рукой. Он не мог встать, держа ее. Он понял, что сначала ему придется встать на колени, и он очень осторожно положил его на правое колено, а левую руку опустил на землю и приподнялся. Затем он поднял руку и встал на другое колено, и встал на колени, держа руку перед собой и планируя следующий ход.

Хьюстон очень медленно поднялся с земли, изящно держа руку перед собой, как участник гонки за яйцами и ложками. Он постоял, склонившись над ней на мгновение, а затем начал двигаться.

Он совершенно не помнил обратного пути. Он вспомнил, как пнул сапогом камень у входа, а затем слабо закашлялся от порыва горячего воздуха, а затем тихонько рыгнул с привкусом чая во рту.

‘О, Чао-ли, Чао-ли, что ты наделал?’

Он сидел у стены, на спальном мешке. Он все еще был в своей меховой куртке и вспотел. Он удивился, почему на нем была куртка в жаркой пещере, а затем увидел торчащие кости и понял, почему.

Он помогал ей снять куртку, когда внезапно вспомнил, что не должен ее снимать, что ему снова придется выходить в ней. Он начал рассказывать ей об этом, когда с тревогой осознал, что все изменилось, что он больше не сидит, а лежит на спине, и что его куртка снята. Одна рука была привязана к его груди полоской ткани. Девушка осторожно промокала его лицо мокрой тряпкой.

- Лежи спокойно, Чао-ли. Пока не двигайся.’

‘Мэй-Хуа, я должен выйти. Там медведь.’

‘Нет никакого медведя, Чао-ли. Ты видел сон. Теперь ты в безопасности.’

‘Мэй-Хуа, я не сплю! Там есть медведь, мертвый медведь. Я могу ее съесть. Это еда, Мэй-Хуа...

- Да, Чао-ли, да. Смотри, для тебя есть чай и цампа. Съешь ее, и тебе станет лучше.’

‘Мэй-Хуа, мне не нужна твоя еда. Оставь себе еду! - в отчаянии сказал он. ‘У меня есть своя еда. Я убил медведя. Мы должны пойти и забрать ее быстро ...

Он увидел, что она быстро отступила назад.

‘О, Чао-ли", - сказала она. ‘Это неправда. Не говори, что ты убил медведя!’

"Говорю вам, у меня есть!" - сказал он, крича почти сквозь удары своей руки и странное плавательное движение, которое повлияло на ее голову. ‘Я убил его, и я должен быстро поесть...’

‘О, Чао-ли, я не могу помочь с медведем’.

Он увидел, что ее голова не только ходит кругами, но и медленно раскачивается из стороны в сторону.

‘Чао-ли, я должен защищать всех медведей. Убить медведя - это очень большой грех.’

Хьюстон снова отправился к медведю сам. Он сам надел куртку и, пошатываясь, сам поднялся в чортен. Девушка следовала за ним, пока он делал все это, плача и объясняя, почему она не может ему помочь. Хьюстон едва слышал ее. Он был так слаб, что в его голове теперь было место только для одного.

Он представил, как ест медведя.

Он представил, как ест ее всю дорогу туда. Он спланировал все действия, которые облегчили бы его поедание.

Он не смог бы сам запрячь медведя в сани. Сначала он должен был разрезать ее. Он должен был отрезать конечности, забрать их и съесть, а затем вернуться за телом, когда он окрепнет. Ему пришлось бы спрятать тело в стороне от трассы.

Было уже совсем темно, когда он подошел к медведю. Она примерзла к рельсам, рядом с ней примерзли сани, ружье и нож. Хьюстон извлек нож изо льда, сел на медведя и начал отрезать ногу.

Он начал высоко, над бедром, но плоть застыла, превратившись в консистенцию закаленной резины, и он не мог ждать и рукой оторвал кусок сбоку от разреза. Держа его за мех, он соскреб мясо зубами. Было очень мало вкуса, который он мог определить. Но он почувствовал, как она опускается, и его. желудок снова начинает работать.

Пока он ел, ветер стих, как обычно в это время вечера, но холод внезапно усилился. Он понял, что не сможет сидеть и отрубать все конечности, и что ему лучше взять только одну из них, чтобы продолжить. Передняя лапа показалась ему самой легкой, и он воспользовался ею. Он сломал кость своим ножом и пистолетом и, удерживая конечность ботинком, наконец оторвал лапу до среднего сустава.

Лапа была слишком большой, чтобы поместиться у него в кармане, и слишком маленькой, чтобы он мог самостоятельно положить ее на санки. Хьюстон шел домой с розой в руке, в темноте.

На вкус медведь был немногим лучше, чем на запах. Но это продолжалось Хьюстон. Он съедал несколько фунтов ее каждый день. Он ел ее, даже когда был не в своем уме. Но добрая половина все еще оставалась, когда они ушли.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

TПРИВЕТ прошел через перевал в день, который Хьюстон принял за 12 апреля, но который, как он позже подсчитал, должен был быть 18-м. Несмотря на его огромный календарь, он каким–то образом потерял шесть дней - возможно, в бреду или без сознания. Он вообще ничего не помнил о самом перевале и очень мало о путешествии к нему. Девушка не могла втащить его на санках, потому что на них было четыре мешка с изумрудами – их было больше центнера, – поэтому он решил, что, должно быть, был на ногах; состояние, отнюдь не необычное для него в то время.

Он прошел через месяц непрекращающегося ужаса. Девушка никоим образом не помогла облегчить боль в его руке, которую она рассматривала как наказание за греховное убийство медведя. Превыше всех животных священным был медведь, таинственное горное создание, которое умирало каждую зиму и возрождалось каждую весну. Даже для спасения жизни было недопустимо убивать медведя; и тот факт, что Хьюстон сделала это в период его величайшей тайны, был настолько отвратительным, что она не могла и не хотела ничего делать, чтобы облегчить его страдания. Некоторые