Солдат до последнего дня. Воспоминания фельдмаршала Третьего рейха. 1933-1947 - Альбрехт Кессельринг

Поскольку, в соответствии с германскими законами, отдавать приказ о применении карательных мер имели право только представители командного состава начиная от командира дивизии и выше, имевшие в своем распоряжении опытных советников, налицо были достаточно надежные гарантии против необоснованных репрессий.

Однако факт остается фактом: солдат, которого только что пытались убить из-за угла и который ослеплен гневом, действует иначе, нежели педантичный прокурор или судья, которому на его скамье ничего не грозит.

РАСШИРЕНИЕ ПАРТИЗАНСКОЙ ВОЙНЫ И СВЯЗАННЫЕ С НЕЙ ЭКСЦЕССЫ

Ежедневно поступавшие в органы армейской разведки донесения, сведения которых регулярно наносились на карту, свидетельствовали о неуклонном расширении зоны деятельности партизан и об их активизации. Они проводили по пять-шесть вылазок в день. В то время как диверсии, совершаемые на железных дорогах и на складах, уже стали обычным явлением, партизаны, помимо этого, прибегали к внезапным нападениям, места проведения и периодичность которых все время менялись в зависимости от ситуации на фронте.

По мере того как численность партизан росла, увеличивалось и количество «партизаноопасных» или «контролируемых партизанами» районов. Однако реальная угроза исходила из них только в тех случаях, когда деятельность нерегулярных вооруженных формирований напрямую увязывалась с событиями, происходившими на передовой.

После окончания войны германских солдат упрекали в большом количестве эксцессов и проявлений жестокости; множество подобных случаев стало объектом судебных разбирательств, которые почти всегда заканчивались тем, что обвиняемым выносился смертный приговор. Разумеется, после приведения этих приговоров в исполнение некому было пролить свет на этот весьма непростой вопрос!

Даже если сделать скидку на присущую итальянцам склонность к преувеличению и на то давление, которое все еще оказывают на общественное мнение лица, участвовавшие в деятельности партизанских отрядов, где доминировали коммунисты, следует признать, что германской стороной также совершались чудовищные вещи. Но факт остается фактом: лишь в очень немногих, можно сказать, исключительных случаях были представлены убедительные доказательства вины немецких солдат. Вину за эксцессы и варварские действия, имевшие место в Италии, следует поровну распределить между партизанами, фашистскими организациями и группами немецких дезертиров, и лишь незначительная ее часть – если таковая вообще есть – может быть возложена на регулярные части германских войск. По всей вероятности, значительная часть случаев проявления чрезмерной жестокости произошла по вине отставших от своих подразделений военнослужащих, которые превысили допустимый предел самообороны.

Наталкивает на размышления тот факт, что только в нескольких случаях сведения о безобразиях такого рода – кажется, таковых было всего три или пять – доводились до меня по официальным каналам, а истории о преступлениях против гражданского населения, которые рассказывал мне Муссолини, после того как по моему настоянию их расследовала германская сторона, оказывались либо ложью, либо преувеличением. Частично это можно объяснить различиями в процедуре, обусловливавшими разную трактовку статей соответствующей конвенции (например, тех, в которых говорилось о применении репрессий, их допустимой жесткости и методах). Зачастую рассказы очевидцев противоречили друг другу, и немецких солдат признавали виновными только потому, что данные под присягой показания свидетелей, выступавших от имени германской стороны, заведомо признавались недостойными доверия, в то время как добытые не вполне законными методами показания свидетелей противоположной стороны просто принимались на веру.

На это можно возразить, что многие инциденты, связанные с проявлениями жестокости и варварства, вообще оставались вне поля зрения общественности, а немалое их количество искажалось или даже просто замалчивалось. Поскольку на войне возможно все, не исключено, что в отдельных случаях это могло иметь место. Но поскольку мной была создана особая служба для отслеживания подобных инцидентов и оповещения о них, которая не допускала подобной практики, я должен заявить, что считаю какие-либо обобщения на этот счет неуместными. Упомянутая служба располагала информацией, предоставляемой германским частям и штабам итальянскими властями и церковью, а также опиралась на сведения, добытые мной самим в ходе неожиданных визитов в германские и итальянские части, штабы и на склады, не говоря уже об информации от моего «специального представителя» генерала Хартмана. Помимо всего прочего, за всем бдительно следили полевая и военная полиция, а также тайная полевая полиция.

Я считаю, что нигде больше не предпринималось таких мер, направленных на поддержание дисциплины и защиту мирного населения, как в Италии. В рамках моих полномочий я лично весьма жестко реагировал на малейшие признаки аморальности и коррупции, которые могли подорвать дисциплину, негативно сказаться на нашей репутации или дружественных отношениях с партнерами по Оси, а тем более причинить ущерб местному населению. Благодаря этому мне удалось за весьма короткое время решительно остановить процесс деморализации, явно охвативший 14-ю армию.

Если, несмотря на все вышеизложенное, во время или после войны даже правительства стран, подписавших Гаагскую конвенцию, официально признали вооруженных смутьянов патриотами и героями, то это означает не что иное, как неуважение по отношению к заключенным договорам и соглашениям и подрыв самих основ права.

...

МОЕ НАЗНАЧЕНИЕ

8 марта 1945 года я получил приказ явиться к Гитлеру с докладом. Я спросил о причинах этого вызова и не получил ответа.

В ставку в Берлине я прибыл около полудня на следующий день. Там в присутствии Кейтеля и Йодля меня проинформировали о том, что мне предстоит сменить фон Рундштедта на западе. Когда я возразил, что нужен на Итальянском театре военных действий и еще не вполне оправился от травмы, полученной в результате аварии, и потому не приобрел мобильности, необходимой для выполнения столь важной миссии, мои возражения выслушали с пониманием, но в то же время выразили уверенность, что Гитлер не примет их во внимание.