Инженеры Сталина. Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы - Сюзанна Шаттенберг

Возможность рассказывать о репрессиях в мемуарах, предназначенных для печати, ненадолго появилась в период «оттепели» и затем вновь открылась в эпоху гласности. Т.В. Федорова, чьи мемуары впервые увидели свет в 1975 г., и Т.Б. Кожевникова, опубликовавшая свои воспоминания в 1978 г., ничем не дают понять, что инженеры служили мишенью для подозрений, подвергались преследованиям и арестам. А.С. Яковлев, выпустивший книгу воспоминаний в 1966 г., напротив, прямо говорит о напряженной обстановке эпохи террора, исчезновении коллег и собственных страхах. Впрочем, молчание или откровенность того или иного инженера зависели не только от времени публикации. Мемуары Л.П. Грачева, к примеру, появились в печати в 1983 г., когда о гласности еще и речи не было, однако в них содержатся, по крайней мере, достаточно недвусмысленные намеки на то, что инженеров обвиняли во «вредительстве». Зато Федорова, переиздавшая свои воспоминания в третий раз в 1986 г., даже тогда не добавила ни слова о репрессиях и терроре. Так что дело не только во времени и обстоятельствах, но и в самих инженерах, в их готовности или неготовности замечать террор, сохранять память о нем и возвращаться к этой теме в преклонном возрасте. Федорова была и осталась настолько убежденной коммунисткой, что «вытеснила» ее из своего сознания. Если люди сами позднее не оставили где-либо свидетельств о пережитых преследованиях, практически невозможно установить, насколько террор их затронул. О биографии метростроевки С.А. Киени, например, всегда писали другие люди, и в их текстах она предстает идеальным советским инженером, как и Федорова, бесконечно далеким от всего, связанного с репрессиями. В действительности же в 1938 г. у нее арестовали мужа, крупного специалиста по строительству мостов, и брата, тоже инженера. Известно об этом только со слов ее племянницы. Поскольку Киеня от обоих отреклась и даже во время «оттепели» не стала добиваться их реабилитации, следует предположить, что, если бы она и написала мемуары, из-под ее пера вряд ли вышла бы хоть строчка о терроре и репрессиях. Феномен игнорирования террора вплоть до сегодняшнего дня — отнюдь не редкость. Г.В. Розанов в интервью 1996 г. сказал, что в 1937 и 1938 гг. ничего такого не замечал. И это притом, что его самого в 1930-х и 1940-х гг. исключали из института и из партии. Очевидно, он рассматривал собственные неприятности как часть своей индивидуальной судьбы, не обращая внимания на политические события, которые не имели к ней прямого отношения. Инженер С.С. Киселев (р. 1919), с 1937 по 1942 г. учившийся на горном факультете Томского политехнического института, в интервью 1997 г. также уверял, что в то время ничего не знал о репрессиях. Даже Федосеев пишет, что аресты производились «тихо и тайно» и нельзя было понять, что к чему. В данном случае, вероятно, дело отчасти в том, что он в 1938 г. жил за границей и самый пик массовых арестов на родине не застал. Тем не менее в своих воспоминаниях Федосеев снова и снова пытается объяснить себе, почему он не увидел, что Советский Союз — неправовое государство, намного раньше. Хотя из Отраслевой вакуумной лаборатории на его заводе «Светлана» «исчезли» несколько руководителей, в том числе такие крупные инженеры, как С.А. Векшинский (1896-1974) и А.Л. Минц (р. 1894), и два его школьных товарища стали жертвами террора, о причинах, по словам Федосеева, он не задумывался. Он относит это на счет своего тогдашнего желания во что бы то ни стало вписаться в советское общество и прочно утвердиться в нем. Жажда ассимиляции сделала его слепым. Кроме того, бывает, опыт террора столь мучителен для его жертвы, что она не хочет признать его правдой, не хочет говорить о нем. Когда я в первый раз брала интервью у Т.А. Иваненко в 1993 г., она сообщила, что ее отец «своевременно» умер в 1937 г. При нашей следующей встрече в 1999 г. она нехотя, преодолевая внутреннее сопротивление, рассказала, что отца арестовали и расстреляли.

Рис. 17. А.Г. Васильев (1885-1937; справа), отец Т.А. Иваненко, со своим бухгалтером (слева), июнь 1936. Фотография сделана для газеты по поводу награждения руководимой Васильевым Гатчинской электростанции под Ленинградом Красным знаменем. Сам Васильев за отличную работу получил серебряные часы. Через год он был арестован и расстрелян. Снимок из личного архива Т.А. Иваненко

Таким образом, для многих инженеров террор был и остается «небылью», периферийным явлением, «белым пятном» или мучительной, «вытесненной» главой собственной жизни. Табу, наложенное на тему террора, действует до сих пор. Правоверные коммунисты, которых террор непосредственно не коснулся и которые не ощущают личной потребности критически осмыслить проблему террора, советское прошлое и собственную историю, и сегодня соблюдают обет молчания. В то время как одни с нетерпением ждали дня, когда смогут наконец сказать всю правду, как пишет Л.И. Логинов, другие, вроде Федоровой или Розанова, не видели нужды выходить за рамки старых, приглаженных и многократно повторявшихся повествований.

Практически все записки, депонированные в архивах, содержат свидетельства о терроре. Просто поразительно: нет почти никого, кто не боялся, что в случае технических неполадок его тут же назовут саботажником и врагом народа. «Не надо забывать, что шел 1937 год. В те времена неудача в работе, ошибка могла быть расценена как сознательное вредительство. Ярлык "вредитель", а затем "враг народа" мог быть приклеен не только при неудаче, но и просто по подозрению. Волна недоверия и подозрения во вредительстве обрушилась и на отдельных лиц, и на целые организации», — пишет Яковлев. Когда из дальнего перелета по маршруту Москва — Севастополь — Москва не вернулась половина самолетов, все руководство Центрального аэроклуба арестовали, так что клуб некоторое время после этого существовал только на бумаге. То же самое произошло с летчиками и авиаконструкторами, на которых Сталин в 1938 г. возложил ответственность за неудачи советской авиации в Испании. Опасность ареста и обвинения в саботаже из-за любой ошибки или плохой работы явственно видел и Д.И. Малиованов. Когда его в 1937 г. вызвали на шахты треста «Донбассуголь» устранять «последствия вредительства», он понял, что ни о каком вредительстве здесь речь не шла, просто инженеры были вынуждены идти на риск. Инженеров на подведомственных ему шахтах арестовывали, и Малиованов, по его словам, ничего не мог поделать. Ему оставалось только «быть объективным», защищать своих людей и предоставлять инженерам столько материалов и оборудования, чтобы им не приходилось чрезмерно рисковать.

Яковлева и Малиованова террор сначала непосредственно не коснулся, а вот Е.Ф. Чалых, К.Д. Лаврененко и А.А. Гайлит описывают ситуации, когда они сами подверглись нападкам за производственные огрехи. После того как электродный завод Чалых в Челябинске в 1938 г. выдал 100% брака, в местной газете «Челябинский рабочий» появилась статья с резкой критикой в адрес завода в сопровождении карикатуры, которая изображала самого Чалых восседающим на груде испорченных электродов: «Статья не только огорчила меня, но и вселила страх. Я отлично понимал, что появление статьи — это не инициатива редакции газеты и ее корреспондентов, она была написана либо по указанию соответствующих ведомств, либо руководства комбината. Следовало ожидать печальных последствий, вплоть до обвинения во вредительстве».