Ворон - Бертрис Смолл

— Очень хорошо, мой господин, — сказал Эйнион и, отвесив поклон, удалился.

Мейдок поднялся в башню, в свою уединенную комнату, и устремил взгляд в сумерки. Начал падать снег. Он почувствовал, как разрушительная волна накатила на него. Зима. Зима уже на пороге. В плохую погоду трудно будет начать поиск. Где-то за горами, на английской стороне Рва Оффы была его жена. Страшно ли ей? В безопасности ли она?

Чувствовала ли она своим сердцем, что он стремится к ней и уже сейчас ищет ее? Его терзала мысль, что Уинн, несомненно, родит без него их ребенка, если только не произойдет чуда. Что, если она умрет при родах? Что будет с их сыном? Он гневно отбросил мрачные мысли.

Терпение. Добродетель, которую он не особенно любил, но которую развил в себе по необходимости сквозь многие века. Он знал, что еще раз должен проявить терпение. Когда у него будут карты, он поделит огромную территорию, разделяющую его и Уинн, на маленькие участочки. Каждый из них будет тщательно прочесан в поисках хоть малейшего следа Уинн. На это нужно время и счастливый случай.

Уинн храбрая, она должна знать, что он не бросит ее одну, что он не поверил пустой уловке Брайса. Он ищет ее и обязательно найдет и возвратит на принадлежащее ей по праву место рядом с ним. Уинн тоже должна быть терпеливой. Она должна понять, сколько трудностей предстоит ему преодолеть, чтобы отыскать ее.

Время. Почему бежит так быстро, когда жизнь приятна, и так медленно, когда вы хотите, чтоб оно ускорило свой бег? Уинн смотрела сквозь узкое окно в большой спальне на сильный серый ливень. Прошло лишь пять месяцев после ее похищения, а казалось, что она покинула Скалу Ворона много лет назад. Зима была холодной, а сейчас, в этот долгожданный день весеннего равноденствия, дождь лил нагоняющими тоску потоками. Она отвернулась от окна, слеза скатилась по ее щеке. Где Мейдок? Почему он ее еще не нашел? Конечно, он не поверил, что она мертва. Он не поверил бы ни за что! Как мог он оставить ее одну рожать их ребенка? Она уже была в родах с раннего утра, но никому ничего не сказала. Если рядом с ней нет мужа, она не хотела никого другого видеть подле себя. С того дня, когда Эдвин Этельхард надел ей на шею ошейник раба, Уинн почувствовала, словно какие-то чары не пускали к ней Мейдока. Не было никакой возможности избавиться от ненавистного ошейника. Эдвин закрыл его на ключ, который носил при себе. Сначала Уинн потребовалось все ее мужество, чтобы не сойти с ума, потому что ошейник не только открыто заклеймил ее, но он оказался отличным сдерживающим средством, как и предполагал тан. Она никуда не могла пойти, чтобы ее, как рабыню, не заметили, что означало крушение ее надежд на побег.

Вначале она злилась на свою судьбу, но потом по здравом размышлении поняла, что Эдвин — единственный, кто сможет освободить ее.

Поэтому Уинн решила убедить его, что она довольна своей участью.

Она знала, как сильно он хочет сделать ее своей женой. После рождения ребенка она примет его предложение. В Элфдине нет священника, поэтому они не могут официально считаться мужем и женой, пока не привезут святого отца. Ее положение изменится только в одном — она вновь станет свободной. Когда она расскажет священнику о своем затруднительном положении, он, конечно, запретит этот брак. У Эдана не будет другого выхода, как отпустить ее домой. В своем отчаянном положении и по наивности Уинн была убеждена в успехе ее замысла, поскольку хотя Эдвин и отличался упрямством, но он был благородным человеком. Поэтому все прошедшие месяцы она со всеми была приветлива, несмотря на свой золотой ошейник, она никогда не забывала, что она — Уинн Гарнока, жена Мейдока, принца Пауиса.

«Мейдок!» — полушепотом позвала она. Сильная боль схватила ее, она шумно вздохнула, потом еще раз. Когда боль прошла, Уинн разогнулась и медленно побрела через всю спальню к стулу, предназначенному для родов, с отверстием в центре, который уже был установлен для нее.

Уинн сняла верхнюю желтую и нижнюю сиреневую туники. Аккуратно сложила их и убрала в большой резной сундук, который дал ей Эдвин для ее вещей.

В сундуке хранились вещи, необходимые ей для родов. Она вынула несколько плотных кусков ткани и расстелила их под стулом, затем выложила крошечную детскую распашонку, чепчик и пеленку, полотенце и, наконец, склянку с растопленным салом ягненка, чтобы протереть младенца. Еще одна резкая схватка согнула ее, и Уинн громко застонала. Она уселась на стул, раздвинув ноги и подняв к талии рубашки. И как только она это сделала, из нее хлынул поток воды. Раздраженно бормоча, Уинн медленно поднялась, опустилась на колени, убрала мокрые тряпки и постелила свежую ткань.

Мокрые она отложила в сторону для стирки. Выбросить что-то на ветер было для нее проклятием: как большинство женщин ее времени, она отличалась бережливостью. Затем Уинн вернулась к своему стулу.

Боль. Еще один приступ боли охватил ее. Она уцепилась за ножки стула, стараясь не кричать слишком громко. Она знала, что Эдвин осматривает залитые водой ячменные поля, которые были засеяны на этой неделе. Его сыновья и их семьи днем обычно находились в своих помещениях. Элдред Уинн сознательно отправила на кухню обсудить с Хилом, что надо сажать в огороде в этом году. Повар попросил ее взять на свое попечение эту небольшую часть его владений. «Чтобы вы могли иметь все, что вам необходимо для аптеки, госпожа», — сказал он.

Схватки участились, начались потуги. Она не могла удержаться и с сильным стоном потужилась раз, второй, третий. На короткий миг боль отступила. Потом вновь охватила ее. Уинн не в силах была уже остановить ее, поскольку ребенок вот-вот должен был родиться. Не сумев сдержаться, Уинн громко закричала, тужась при этом. Боль раздирала ее. Она чувствовала, что ребенок появляется на свет, но в этот миг ей вдруг пришло в голову, сможет ли она действительно без помощи родить сына Мейдока. У нее вновь вырвался пронзительный крик, потом, к ее облегчению, она услышала на лестнице знакомые шаги.

Эдвин Этельхард ворвался в большую спальню и бросился на колени подле нее. Руки его скользнули под стул.

— Ребенок наполовину родился, моя дикая уэльская девочка.

— Я не хочу, чтобы вы были здесь, — с трудом выдохнула она в то время, как очередной спазм сжал ее, и она еще раз потужилась. — Я… я хочу Мейдока! — Тем не менее она была рада ему, хотя и не признавалась в этом.

— Потужься еще, еще, — спокойно говорил он ей, не обращая внимания на ее показной гнев.

— Я ненавижу вас! — выкрикивала она ему в лицо, но подчинялась.

Внезапно Уинн поняла, что ее труды почти закончены. Из-под стула она услышала какой-то слабый звук, за которым почти сразу раздался крик младенца. Тяжело дыша и превозмогая не такие сильные, как раньше, боли, она освободилась от последа и с удовольствием наблюдала, как Эдвин нежно протирал ребенка. Он умело надел на младенца крошечную распашонку и чепчик, со знанием дела запеленал его и вручил Уинн.

— У тебя сын, моя дикая уэльская девочка! — одобрительно сказал он. — Как ты назовешь его?

Уинн посмотрела на сына, и слезы навернулись ей на глаза. «Как он похож на Мейдока», — печально подумала она. Они собирались назвать его Анвилом, как и того ребенка из другого времени, но она знала, что обстоятельства рождения ее сына не позволяют ей дать ему это имя.