Мэнсфилд-Парк - Джейн Остин

В эту минуту Фанни так густо покраснела, что в уме настороженном это могло подтвердить самые серьезные подозрения.

— Вы прелесть, Фанни! Я не стану вас допекать. Все пойдет своим чередом. Но, Фанни, милая, признайтесь, вы вовсе не были так уж неподготовлены к тому вопросу, как воображает ваш кузен. Быть того не может, чтоб вы совсем о том не задумывались, не питали кое-каких подозрений. Вы же видели, что Генри старается оказывать вам все знаки внимания, какие в eго силах. Разве на балу он не посвятил всего себя вам? А перед балом — эта цепочка! О! вы приняли ее именно так, как было задумано. Вы все почувствовали так, как только можно было пожелать. Я прекрасно это помню.

— Вы хотите сказать, что ваш брат загодя знал про цепочку? О, мисс Крофорд, это так дурно по отношению ко мне.

— Знал про цепочку! Да это все он, он сам это придумал. Стыдно сказать, но мне это не пришло в голову, однако ж, когда он меня надоумил, я с радостью послушалась, ради вас обоих.

— Не могу сказать, что я совсем не опасалась этого, — отвечала Фанни. — Что-то в вашем взгляде меня испугало… но не с самого начала… Вначале я ничего не заподозрила!.. уверяю вас, ничего. Это чистая правда. А подумай я такое, ничто бы не заставило меня принять цепочку. Что же до поведения вашего брата, одно время мне казалось, что он меня отличает, казалось совсем недолго, наверно, недели две-три, но потом я порешила, что это ничего не значит, что просто такая у него манера, и никак не предполагала и не хотела, чтоб у него были серьезные намерения на мой счет. Я прекрасно видела, мисс Крофорд, что происходило летом и осенью между ним и кое-кем из нашей семьи. Я молчала, но слепой не была. Я не могла не видеть, что мистер Крофорд позволял себе ухаживать, не имея никаких серьезных намерений.

— О да! Этого я отрицать не стану. Он время от времени любил поволочиться, и его совсем не тревожило, какую он сеял смуту в чувствах молодых девиц. Я часто бранила его за это, но это единственный его недостаток, и не могу не прибавить, что очень мало на свете молодых девиц, чьи чувства стоят того, чтоб о них тревожились. И потом, Фанни, честь приковать к себе мужчину, за которым охотились столь многие, быть в силах сполна искупить слабости нашего пола! Нет-нет, конечно же, не в натуре женщины отказаться от такого торжества.

Фанни покачала головой.

— Не могу я хорошо думать о человеке, который играет чувствами женщины, какой бы она ни была, и притом она может страдать много более, чем кажется стороннему наблюдателю.

— Я его не защищаю. Я всецело предоставляю его вашему милосердию. И когда он увезет вас в Эверингем, выговаривайте ему сколько угодно, я не против. Одно вам скажу, его недостаток, пристрастие слегка влюблять в себя молодых девиц, совсем не так опасно для счастья жены, как склонность влюбляться самому, а это никогда не было ему свойственно. И я и вправду серьезно и искренне верю, что никогда еще, ни к одной женщине он не питал таких чувств, как к вам, он любит вас всем сердцем и будет любить вас так долго, как только возможно. Если хоть один мужчина способен любить женщину вечно, я думаю, так будет любить вас Генри.

Фанни не удержалась от едва заметной улыбки, но сказать ей было нечего.

— Мне кажется, ни разу Генри не был так счастлив, как когда его хлопоты увенчались успехом и вашего брата произвели в офицеры, — вскоре опять заговорила Мэри.

Невозможно было верней затронуть самую чувствительную струнку в сердце Фанни.

— О да! Он был так добр, так добр!

— Я знаю, ему это далось совсем не легко, я ведь знаю, к кому пришлось обращаться. Адмирал терпеть не может никакого беспокойства и считает ниже своего достоинства просить о каких-либо одолжениях. И потом, столько есть молодых людей, о которых хлопочут таким же образом, что надо очень хотеть удружить и исполниться немалой решимости, иначе не преуспеешь. Как, должно быть, счастлив Уильям! Вот бы вам его увидеть.

Никогда еще бедняжку Фанни не повергали в такое смятение. Мысль о том, что было сделано для Уильяма, всегда лишала ее покоя при любом решении против Крофорда; и она глубоко задумалась; а Мэри сперва самодовольно на нее поглядывала, потом стала размышлять о чем-то своем, но вдруг снова привлекла ее внимание.

— Я бы рада беседовать с вами весь день, — сказала она, — но нельзя забывать про дам внизу. Так что до свиданья, моя дорогая, моя очаровательная, моя превосходная Фанни, потому что, хотя будет считаться, что мы расстались в малой гостиной, я хочу проститься с вами здесь. И вправду прощаюсь, и предвкушаю тот счастливый час, когда мы опять встретимся, и верю, что будет это при таких обстоятельствах, которые откроют наши сердца друг другу без остатка, без тени настороженности.

Слова эти сказаны были не без волнения и сопровождались самым что ни на есть сердечным объятием.

— Я скоро увижу в Лондоне вашего кузена, он говорит, что довольно скоро там будет, а весной, думаю, и сэра Томаса, а с вашим старшим кузеном, и с Рашуотами, и с Джулией, без сомненья, буду то и дело встречаться, со всеми, кроме вас. Я хочу попросить вас о двух одолжениях, Фанни. Первое — это письма: вы должны мне писать. И второе — что вы будете часто навещать миссис Грант и возместите ей мое отсутствие.

Фанни предпочла бы, чтоб, по крайней мере, о первом одолжении ее не просили, однако же отказать в переписке не могла, не могла даже не согласиться на это с большей готовностью, чем позволяло ее собственное сужденье. Возможно ли противиться столь очевидной приязни. Такая у ней была натура, что она особливо дорожила ласковым обращением, а ведь до сих пор отнюдь не была им избалована и оттого тем более не могла устоять перед отношением мисс Крофорд. К тому же Фанни была ей благодарна за то, что их tete a tete оказался далеко не столь мучителен, как она опасалась.

Все уже позади, и обошлось без упреков и без разоблачения. Тайна ее осталась при ней, а если так, пожалуй, можно согласиться на многое.

Вечером было еще одно расставанье. Пришел Генри Крофорд и несколько времени посидел с ними; Фанни загодя не настроила себя сурово, и сердце ее ненадолго смягчилось по отношенью к нему, ей казалось, он и вправду страдает. Совсем непохожий на себя, он едва ли вымолвил хоть слово. Он был явно удручен, и Фанни, от души надеясь, что более не увидит его до тех пор, пока он не станет мужем какой-нибудь другой женщины, не могла все же его не пожалеть.

Когда настал миг расставанья, он взял ее за руку, она не отказала ему в этом; он, однако же, ничего не сказал, во всяком случае ничего, что она бы услышала, и, когда он вышел из гостиной, она была особенно довольна, что с этим символом дружбы покончено. Назавтра Крофорды уехали.

Теперь, когда мистер Крофорд уехал, сэр Томас желал, чтоб Фанни о нем скучала, и лелеял надежду, что, лишившись ухаживаний, которые при Крофорде она почитала или мнила злом, она почувствует, как ей их недостает. Она вкусила самую лестную их сторону, и сэр Томас и вправду надеялся, что, утратив их, вновь оказавшись девушкой, не заслуживающей внимания, она в душе испытает весьма полезные сожаленья. С этой мыслию он присматривался к ней, но едва ли мог сказать, заметил ли хоть что-то. Едва ли понимал, произошла ли в ее настроении хоть какая-то перемена. Она постоянно была так кротка, так старательно держалась в тени, что он не мог распознать, каково ее душевное состояние. Не понимал он ее, чувствовал, что не понимает, и потому попросил Эдмунда сказать ему, как она настроена и счастливей ли она сейчас, чем была при Крофорде, или напротив того.