Любовь и смерть Катерины - Эндрю Николл

дитя мое. Конечно, вы правы, но она не сказала бы этого, если бы у нее не было оснований думать, что Камилло может ей поверить. Но даже это было бы не так ужасно. Не все мы можем похвастаться такими высокими моральными устоями, как у вас. Подумаешь, маленькая неосторожность!

— Что же произошло дальше? — спросила Катерина.

— Камилло взглянул на мальчика, потом на меня. Я стоял посреди дороги, посреди всего этого кошмара, крови, криков, ругани, а на улице было совершенно пусто, никто из соседей даже не выглянул, чтобы посмотреть, что происходит, все уткнулись в телевизоры, газеты, наглухо закрыли двери и окна. Я стоял и ждал, когда Камилло убьет меня, но вместо этого он вложил пистолет в кобуру и побежал. Наверное, в то время у него еще  оставалась душа. Он пробежал мимо меня, влез в свою машину и уехал. А я помог Софии подняться. Понятное дело, она никогда мне этого не простила.

Мы пошли на кухню, она держала на коленях плачущего Чиано, пока я вызывал врача. Кровь, помнится, была везде, особенно на ней — он ей всю блузку измазал. В конце концов доктор зашил ему губу, а когда бедный малыш заснул, она открыла дверь и велела мне никогда не возвращаться. Она думала, что муж вскоре пошлет ей весточку, понимаете, и не желала, чтобы кто-нибудь рассказал ему. Будто я предал бы ее! Но Вальдес исчез навсегда. Думаю, после этого она и начала строить храм в его честь, грехи замаливала.

Вот, что вам надо знать о вашем будущем муже, деточка. Молодой Вальдес — порченый товар. Представьте себе — быть с детства запертым в храме, посвященном памяти отца, которого ты не знал. Да еще с такой матерью. Не его вина, что в нем не осталось любви. Значит, мы должны любить его еще сильнее.

* * *

Выйдя из дома мадам Оттавио, сеньор Вальдес всю дорогу домой шел пешком, поздравляя себя с тем, что ни разу не замедлил шаг и не обернулся, чтобы посмотреть, не идет ли кто-нибудь следом.

Он шел по пустынным и темным улочкам, где звук его каблуков эхом отскакивал от соседних домов, и ни разу не обернулся. Он вышел на Кристобаль-аллею, заполненную, как обычно, потоком машин, где тротуары были забиты, где стояла толкотня, где он все время представлял себе то руку вора в своем кармане, то ствол пистолета между лопатками и все же огромным усилием воли он не позволил себе обернуться.

И когда он добрался до своей квартиры, захлопнул входную дверь и повернул ключ в замке, облегчение, которое он испытал, было сродни тому, что испытывает потерпевший кораблекрушение моряк посреди бушующего моря, внезапно нащупавший обломок мачты. Бедняге, наверное, тоже кажется, что кусок дерева может спасти его от волн и ветра, что несколько деревянных планок с медной защелкой могут противостоять пулям, сапогам или сокрушительной тяжести ордера на обыск.

Он не раскис, не расплакался, не начал заикаться, не затрясся, как трус. Он удержал под контролем мочевой пузырь, он сохранил достоинство. Сеньор Вальдес был доволен, что не дал команданте Камилло повода для еще большего презрения, но, боже, как же он был напуган! Днем в саду он боялся, что Катерина оставит его, и паниковал, что она может превратить его в своего мужа. В доме мадам Оттавио он боялся команданте Камилло, боялся того, что тот может сказать, что тот может сделать Катерине, если Вальдес не заступится за нее, и что он может сделать ему самому, но настоящий ужас пришел потом, по дороге домой.

Сеньор Вальдес устал бояться. Кровь болезненно пульсировала в обрубке, возрожденном к жизни поцелуями Катерины, но сеньор Вальдес не желал больше любить. Он хотел вернуться в то время, когда жизнь других людей его не касалась, но было поздно. Он отведал плода с древа познания добра и зла и увидел наготу свою. Дороги назад, к незнанию, не было.

Заперев дверь, он даже хотел притащить в прихожую мебель и устроить у входной двери баррикаду — будто это могло что-то кардинально изменить, а не добавило бы лишь пару минут мучительного ожидания. Конечно, он понимал, что все усилия бессмысленны — одним движением руки команданте способен заставить его исчезнуть, как исчезает кролик в шляпе фокусника, как когда-то исчез его отец.

Сеньор Вальдес напомнил себе, как героически пытался спасти Катерину, и на секунду страх немного отпустил. Да, он молодец, не побоялся бросить вызов команданте, и теперь Катерину надо было предупредить об опасности. Однако сеньор Вальдес не сделал этого.

Чтобы предупредить Катерину, ему пришлось бы покинуть обманчивую безопасность квартиры, искать по темным улицам квартиру, в которой раньше не бывал, но где команданте вполне мог устроить засаду. Никогда! К тому же сеньор Вальдес решил, что Катерине это уже не поможет.

«Нет, ей это совсем не поможет, — сказал он себе. — Лучше подождать до утра. Если я не найду ее в «Фениксе», постараюсь встретиться с ней в университете или попрошу Кохрейна передать записку. И с чеком надо разобраться, объяснить ей все еще раз. Да. Лучше подождать до утра».

Так он придумал оправдание своему бездействию. Доктору Кохрейну, искренне считающему себя трусом, было бы стыдно даже думать так, но у сеньора Вальдеса в голове осталась одна мысль — как лучше обезопасить себя? Обезопасить себя, вот что сейчас самое важное! Самое важное в мире.

Он плеснул себе полстакана бренди и удивился, заметив, что руки не дрожат. И еще больше удивился тому, что заметил это.

Сеньор Вальдес стащил туфли, небрежно, поддевая носком одной туфли задник другой — что, как мы знаем, сильно портит колу, — в носках подошел к окну и встал сбоку, глядя на улицу с ее цепочкой движущихся красных огней.

Вид Кристобаль-аллеи еще больше расстроил его. Несмотря на то что джунгли были давно вырублены, змеи бежали из своих нор, а ягуаров прогнал шум барабанов и дым костров, сеньор Вальдес знал, что их место занял еще более свирепый зверь, тот, что не боится ни света, ни тьмы, чей укус смертелен для каждого.

И тогда сеньор Вальдес сделал то, чего не делал с детства. Он подошел к стене, нащупал рукоять дедовой сабли и вытащил ее из медных ножен, по-прежнему промасленных, чтобы защитить метал от соленых брызг океана, которых клинок не пробовал несколько десятилетий. Сабля напомнила ему о родовых корнях, о крови, гордости, чести, и он сжал ее рукоять и сделал несколько выпадов, следуя, как всегда,