Догмат крови - Сергей Степанов

Студент горячо заговорил:

— Баста! Я сегодня же пойду к Чаплинскому и скажу ему: «Немедленно меняйте следователя». В крайнем случае сам телеграфирую Щегловитову. Пусть из Петербурга пришлют честного следователя.

Вера Чеберяк недоверчиво улыбнулась. Наверное, это было смешно: сидит на крыльце юноша, утирает расквашенный нос и раздает обещания от имени прокурора и министра. Но слова Голубева дышали такой убежденностью, что Вера прогнала с лица улыбку.

— Если пришлют другого следователя, мы с мужем обо всем расскажем. Дочка моя Людка тоже расскажет, как евреи гонялись за ними. Расскажет, если я ей велю.

Уже прощаясь с Верой, студент спросил:

— Ты еще упомянула какого-то Файвела, который был вместе с людьми в странных одеяниях.

— Он торговец сеном. Холостой, поэтому ходил обедать к Бейлисам. Он часто балагурил с хлопцами на улице, особенно с Андрюшей Домовым. Говорил, что служил солдатом на японской и знает многих пленных, оставшихся в Маньчжурии. Шутил: надо бы твоему батьке, Андрюша, весточку дать, что у него такой гарный хлопчик вырос, пусть возвращается из чужих краев. Домовой уши развесил, бегал за ним, расспрашивал, куда письмо послать.

— Где теперь этот Файвел? Ищи ветра в поле! — с досадой сказал студент, но Вера Чеберяк неожиданно ответила:

— Я его сегодня утром видела.

— Да ну!

— Его лавочка в доме, где пивная Добжанского, на углу Татарской. Ты его сразу найдешь. Он долговязый, бороду бреет и усы светлые, на жида даже не похож, видать, действительно в солдатах служил.

Несколько сот шагов до пивной дались Голубеву с большим трудом. Он еле переставлял ноги, время от времени постанывая от боли в паху, куда его ударил Плис. Сбоку пивной были ступеньки, ведущие в подвал. Вместо вывески висел клок старого сена. «Должно быть, сенная лавка. А вот и хозяин», — решил Голубев. Человек, поднимавшийся по ступенькам из подвала, был высоким, длинноногим, с гладко выбритым лицом, хитрыми, вострыми глазами. Он напомнил студенту контрабандиста из тех, кого описывают в приключенческих книжках. И шагал он быстро, словно удирал от пограничной стражи с тюком контрабандного товара на плечах. Файвел воровато оглянулся и шмыгнул за ограду кирпичного завода. «Так, так! Все дороги ведут на завод», — подумал Голубев и последовал за ним.

Под навесами грузили кирпич, суетились возчики. Обе печи, нижняя и верхняя, вовсю дымили. Файвел, не подходя к печам, направился по тропинке, вьющейся по склону горы. Студент притаился за деревом на краю склона. Отсюда хорошо были видны постройки на Кирилловской улице. Вскоре крошечная фигурка Файвела на мгновение появилась и сразу же исчезла в одном из домов. Голубев, досконально изучивший территорию завода, заключил: «К Хаиму Дубовику пошел!»

Преодолевая боль, студент спустился по тропинке к новому кирпичному зданию богадельни, стоявшему на краю огромного глинища. Когда Голубев в разговоре с отцом описал кирпичный завод, старый профессор взволнованно воскликнул: «Володя, судя по твоему описанию, именно на этом месте Викентий Вячеславович раскопал Кирилловскую стоянку. Я тебя с ним знакомил, он хранитель археологического отдела в музее древностей». Действительно, студент Голубев мельком видел пожилого чеха Хвойку, бывшего учителя и любителя археологии. Он открыл древнейшее поселение на Подоле и обнаружил бивни мамонта, покрытые резным орнаментом, кости носорога, зубы льва, кремневые ножи древних людей. Отец вздохнул, вспоминая молодые годы: «Поверишь ли, Володя! Там было самое живописное место в окрестностях Киева. Шумели вековые дубы, а какой замечательный вид открывался на Почайну!»

Хорошо, что отец не видел, во что превратилось живописное место. Владельцы усадьбы спилили могучие дубы и пустили их на дрова, понастроили уродливых навесов и печей, задымили чистейший воздух дымом из двух труб, а стоянку древних людей срыли до основания. Теперь на месте стоянки глубокое глинище. «Из праха наших предков выделывают кирпич и строят свою синагогу», — с ненавистью думал он, глядя на пристройку к богадельне. В сущности, синагога лишь снаружи выглядела пристройкой. При внимательном осмотре обнаруживалось, что это было отдельное здание на собственном фундаменте, одной стеной примыкавшее к богадельне. Неделю назад Голубев выяснил в городской управе, что постройка была заложена 13 марта прошлого года, то есть на следующий день после исчезновения Ющинского. Совпадение было более чем зловещим, и Голубев заподозрил, что кровь мальчика понадобилась для освящения замаскированной молельни.

Теперь, когда он узнал от Веры Чеберяк о необычных гостях Бейлиса, он мог восстановить ход событий. Люди в мантиях без сомнения являлись цадиками, прибывшими на закладку синагоги из-за границы, скорее всего из Галиции, где укоренился догмат крови. В Киеве у ритуалистов имелись сообщники, заранее приготовившие все необходимое. Несомненно торговцу сеном Файвелу отводилась особая роль. Он наметил жертву в лице мальчика, полусироты, чье исчезновение никого не должно было взволновать. Студент не мог не подивиться изощренному коварству Файвела, завоевавшего доверие подростка заверениями, что знает его отца. От Андрюшиной тетки Голубев знал, что Андрюша мечтал о том, что когда-нибудь его родной отец вернется и заберет его от матери и отчима. За человеком, пообещавшим помочь в розыске, мальчик пошел бы на край света.

Вот так его и заманили в ловушку. Конечно, он легко удрал бы от стариков в мантиях, но Файвелу он доверял. Может быть, тот даже соврал, что наконец-то пришла весточка от Андрюшиного отца. Мальчика, убаюканного лживыми речами, внезапно схватили у гофманской печи. Отрока принесли в жертву, выточили из его тела непорочную кровь и замуровали ее в фундамент синагоги. На следующий день состоялась официальная закладка здания и банкет для губернских чиновников. Голубев задал себе вопрос, действительно ли приглашенные поверили, что строится столовая, или им было все равно где угощаться — хоть на окропленных кровью камнях?

Пока Голубев огибал синагогу на крови, к дому управляющего, в котором скрылся Файвел, подошли еще несколько человек. В женщине, поднявшейся на крыльцо, он узнал жену Бейлиса — Эстер, а в сопровождавшем ее мужчине — его брата Аарона. «Все сектанты в сборе. Где же сам Дубовик?» — подумал студент и тут же увидел старого управляющего. Он вприпрыжку выбежал из дома и торопливо начал открывать ворота на Кирилловскую. За Дубовиком высыпали люди в ермолках и столпились у ворот, в которые въезжал экипаж. «Ага! Раввин прибыл!»

Толпа людей в ермолках окружила экипаж, Дубовик предупредительно помог раввину выйти и повел его в дом. Остальные проследовали за ними, двор опустел. «Как же незаметно подобраться поближе?» — ломал голову Голубев. Он присел на стопку кирпичей и прикрылся газетой, невольно пожалев о выброшенной «Киевской мысли». Черносотенная «Земщина», купленная у мальчишки-разносчика, могла выдать его с головой. На всякий случай он оторвал название и, проделав в газете небольшую дырку, следил за домом управляющего.

Из дома никто не выходил. Ни в конторе, ни в хирургической лечебнице не было заметно никакого движения. Краем глаза студент увидел слово «хасиды» в газете, которую держал перед собой. Заинтересовавшись, он прочитал всю статью: «Первым представителем секты хасидов в России был знаменитый Залман Шнеерсон. Он жил в Подолии. В 1797 году присужденный за ритуальное убийство к смертной казни, он был в цепях доставлен в Петербург, но от смерти спасен масоном Сперанским. Внук Залмана Шнеерсона — Мендель Шнеерсон был цадиком в местечке Любавичи. В 1852 г. он оказался замешанным в саратовском ритуальном убийстве. В материалах следствия имеются показания свидетелей-жидов, что кровь зарезанного ими ребенка предназначалась для отправки в Любавичи к цадику Шнеерсону. Сын Менделя Шнеерсона — Шолом Дов Бер Шнеерсон здравствует до сих пор и состоит тем же любавическим цадиком, причем к нему стекаются на поклон все наиболее видные представители этой секты. Род Шнеерсонов известен тем, что с именем членов этого семейства связаны почти все ритуальные убийства, совершаемые в России…»