Прекрасные господа из Буа-Доре - Жорж Санд

Адамас с удивительной ловкостью вымыл и перевязал его.

В самом деле, благодаря толщине своей кожи и исполинской силе мускулов у раненого не было ничего особенно серьезного.

— А Марио? — спрашивал Адамас, одевая его в сухие вещи, за которыми сбегал Клиндор. — Значит, малыш был в опасности?

Аристандр рассказал обо всем до той минуты, как он поднял кол решетки.

— Малыш прошел, — прибавил он, — несмотря на негодяев, которые стреляли в него, но они его не задели. В эту минуту я держал за глотку мерзавца Санчо. Я мог бы задушить его, но отпустил, чтобы побежать на мушараби, и я увидел Марио, который несся, словно ветер; и тогда я наткнулся на двух других мерзавцев. У меня было только долото, но все-таки я здорово их отделал! Санчо снова бросился на меня со своей сломанной рапирой и, думаю, хотел рукояткой обломать мне рога, поскольку бил меня ею по голове и по лицу, когда не попадал в живот. Ах, бешеный старик, как он больно дерется! К тому же я уже был ранен и лишился части сил! Но это все же немного согрело меня, потому что я уже пересек пруд, чтобы встретиться в саду с моим миленьким Марио, и дрожал от холода. Все равно я не смог справиться с этим старым чертом, вот и все, что меня огорчило. Когда я услышал, что другие идут к нему на помощь, я соскользнул по рабочей лестнице и, поскольку он не так легок на ногу, как тяжел на руку, я смог добраться до сада, и он не узнал, где я прошел. После чего, право же, мне больше ничего не оставалось делать, как вернуться сюда через пруд, и вот я здесь.

— Аристандр! — воскликнул Адамас, который, в противоположность многим людям, искренне восхищался подвигами, на какие чувствовал себя неспособным. — Ты так же велик, как самые великие герои господина д'Юрфе! И, если господин мне поверит, он велит изобразить тебя на гобелене в своем салоне, чтобы увековечить память о твоей храбрости и твоем добром сердце.

— Если все дело в том, чтобы быть рослым, — ответил простодушный каретник, — могу сказать, что ростом я вышел. Но мне это безразлично, пойду взгляну на моих лошадок; после чего мы приготовимся к небольшой вылазке, чтобы освободить задний двор от этого сброда. Что ты об этом думаешь, старина?

Мудрый Адамас не вполне соглашался с этим мнением.

Пока они обсуждают планы нападения и защиты, мы вернемся к Марио, который приблизился к большому дереву, еще и сегодня венчающему логовище Эталье.

Мальчик взглянул на звезды, в которых научился разбираться за время своей пастушьей жизни; была примерно половина десятого.

В то время в этой глуши стоял всего один дом: это был трактир и вместе с тем место встречи охотников.

Возвышенность, расположенная посреди изобилующих дичью обширных равнин, часто удостаивалась чести служить местом привала сеньорам края, собиравшимся травить зайца и пообедать или поужинать под вывеской «Красного Петуха»[57].

Это объясняет, каким образом довольно небольшой трактир, расположенный достаточно близко к городу, чтобы не рассчитывать на остановку богатых путешественников, обладал, в лице метра Пиньу, трактирщика из «Красного Петуха», поваром редчайших достоинств.

Когда местные дворяне доставляли себе удовольствие ловить рыбу в прудах Теве, они немедленно посылали за метром Пиньу, который являлся, вместе со своей женой, накрыть свой стол на берегу, и подавал им, под сенью какой-нибудь прекрасной листвы, те чудесные матлоты (тогда их называли душеной рыбой), которые его прославили. Он отправлялся также в города и замки для свадеб и пиров, и мог бы поучить, как говорили, поваров его высочества.

Трактир «Красного Петуха» был построен основательно, в два довольно высоких этажа, и крыт ярко-красной черепицей, видной на версту в округе. Покровительство соседних сеньоров помогло мэтру Пиньу добиться разрешения поставить на своей крыше флюгер — дворянская привилегия, на какую он, по его словам, имел право, поскольку ему часто выпадал случай принимать у себя знать. К пронзительному непрестанному скрипу этого флюгера, казавшегося мишенью всех дуновений равнины, присоединялось постоянное хлопанье большой вывески из кованого железа, изображавшей «Красного Петуха» во всем блеске, гордо качавшегося на конце кронштейна над одним из окон второго этажа.

Напротив дома, по другую сторону дороги, находилась просторная конюшня, крытая соломой, и длинные навесы — под ними укрывалась свита, которую знатные охотники таскали за собой. Трактир предназначался для всадников.

Известно, что в те времена трактиры еще разделялись на гостиницы, ночлеги и харчевни. Ночлеги предназначались именно для ночевки, а харчевни — для обеда путников; эти последние представляли собой скверные трактиры, где приличные люди останавливались лишь за неимением лучшего, и где иногда подавали воронье и ослиное мясо, а также «Сансеррского угря», то есть ужа. Ночлеги, напротив, часто были очень роскошными.

Гостиницы кроме того делились на трактиры для пеших и трактиры для конных. Там можно было получить обед и ужин. На вывеске «Красного Петуха» большими буквами было написано:

ГОСТИНИЦА С КОРОЛЕВСКОГО ДОЗВОЛЕНИЯ

И под этим:

ОБЕД ДЛЯ КОННОГО ПУТНИКА ДВЕНАДЦАТЬ СУ;

НОЧЛЕГ ВЫШЕНАЗВАННОГО ДВАДЦАТЬ СУ

Королевские грамоты поддерживали привилегии трактирщиков. Пеший путешественник не мог остановиться в гостинице для всадников, и наоборот.

«Французские законы запрещают одному тратить слишком много, другому — не потратить достаточно».[58]

Марио, видевший освещенные окна, не удивился радостному ржанию, которое испустила его маленькая лошадка примерно в двух сотнях шагов от трактира. Он подумал, что она узнает места.

Однако его удивило то, что она внезапно свернула влево и упиралась, не желая возвращаться на правильный путь.

Мальчик насторожился, прислушиваясь.

Ему послышался топот конских копыт, идущий от трактира, еще скрытого от него ночными испарениями. Он обрадовался этому.

— Мой отец здесь, — сказал он себе. — Со всеми своими людьми; возможно, с господином д'Арсом или его свитой. Поедем скорее.

Но Коке заставил так долго просить себя двинуться вперед, что юный всадник решил: надо попробовать «понять его мысль». Он внезапно остановил свою лошадку и услышал намного ближе от себя, чем из конюшни трактира, хорошо знакомое ему ржание Розидора, верного парадного коня маркиза.

— Так мой отец здесь? — сказал он сам себе. — Не надо бы нам встречаться на дороге.

И, поскольку слева от себя он различал лишь какую-то густую поросль, он бросил повод на шею Коке, уверенный, что тот сумеет найти своего товарища.

В самом деле, Коке вошел в заросли и остановился перед покосившейся и растрескавшейся лачугой.