Сокол Спарты - Конн Иггульден

Следующие две недели они выходили в путь еще затемно, когда вращение звезд показывало, что близится рассвет. Весь захваченный скот был забит и сожран до последнего кусочка; на исходе было и зерно. Припасов остро не хватало, и снова поднял голову голод, грызя всех изнутри безмолвным зверем. Затем ушли последние остатки, так что вставать и пускаться в дорогу приходилось на одной лишь холодной воде.

После себя они оставляли горы собственных фекалий – в подарок персам (единственное утешение для заросших, немытых, провонявших потом людей). Грязь при переходах въедалась в кожу, а мирное справление нужды поутру приходилось теперь повторять и среди дня. Трудней всего приходилось женщинам, но места для скромности здесь уже не оставалось. Мужчины вокруг из деликатности сначала отворачивались, но через какое-то время опорожнение стало настолько обычным делом, что на него перестали обращать внимание.

По мере приближения к горам все холодней становились ночи. Однажды, всем на удивление, за ночь выпал снег, и люди проснулись, покрытые им, дрожащие и занемелые. В лагере начали завязываться драки – из-за крепкого словца, а то и вовсе на ровном месте. Голод привносил в лагерь немеркнущий, кипящий гнев. Каждое утро люди отправлялись в путь со стонами, разминая мышцы и тоскливо сетуя. Только спартанцы приходили в движение так, будто им это ничего не стоило. Они отрастили длинные бороды, а космы свисали им прямо на спину, поверх плащей. При этом они как ни в чем не бывало улыбались и полоскали рты талой водой, ухмыляясь потрескавшимися губами.

Каждый день вдалеке появлялись персы, настигая идущих с неумолимой жестокой скоростью, и усеивали своим скопищем тот участок земли, который оставили эллины. Это означало, что утренняя передышка закончилась и враг подошел достаточно близко, чтобы пускать стрелы и метать дротики. После тревожного ожидания для греков это было чуть ли не облегчением. Они грузным шагом припускали по равнине, глядя, как нестерпимо медленно близятся горы, и оставляя позади павших. Вечерами они тянули жребий, кому завтра выпадет честь быть в числе замыкающих, ну а те, кто весь день выживал под немолчным обстрелом, к концу дня не могли даже разговаривать, раздавленные гневливым страхом.

На восемнадцатый день они шли, как призраки, через пустыню. Охотники выезжали с пращами и копьями, из жизненных припасов имея при себе только воду. Глаза их были красны от постоянного вглядывания вдаль. Горы изводили эллинов целую вечность, словно паря на горизонте. Однако в то утро они были уже заметно ближе, хотя не более приветливы, чем всегда. Скальные выступы были люто остры, вздымаясь из земли, словно кинжалы, а не пологие склоны. Снежные мантии покоились на горних пиках, которые, казалось, надменно отступали при всякой попытке не то что приблизиться, а даже взглянуть на них.

Тиссаферн скомандовал атаку, когда в отрогах наметился путь выхода в горы. Из передних рядов уже просматривалась первая долина, в которую успели, насколько хватило смелости, углубиться разведчики Геспия. Но, похоже, персы не хотели отпускать эллинов без лишнего кровопролития. Их полки сзади тоже смотрелись весьма потрепанно: три с лишним тысячи стадиев неотступного преследования измотали их, а враг все держался.

Персы привычно выстраивались широкой линией, приблизившись настолько, что слышны были команды их начальников. Тогда Ксенофонт махнул рукой Хрисофу, и с тыла сквозь квадрат вышли спартанцы. Той прежней, слегка показной мускулистости в них уже не было. Длинными стали бороды, а мышцы уподобились тугим канатам – на вид озлобленные варвары, но обученные куда лучше любого персидского полка. Они источали грозную уверенность, хотя от задувающего с гор льдистого ветра зубы у них постукивали. Стоило персам двинуться вперед, как складки красных плащей заколыхались. Между тем лагерные обитатели, за спиной которых открылись горы, ушли в проход, оставив в строю только гоплитов. Белые зубы блеснули вместе с обнаженными мечами и поднятыми копьями.

В тот день щита у Хрисофа не было. В правой руке он сжимал меч – короткий, не длиннее предплечья. В левой был копис. Взвешивая тяжесть обоих, он хищно ухмыльнулся подступающему врагу.

– А ну, Лакедемон! – рявкнул он своим рядам. – Все вперед! Это ваш единственный шанс, сыны блуда! Славная сцена, после которой мы уйдем отсюда уже надолго. Запоминайте, чтоб было потом что рассказать детям!

Персы начали колебаться, как только завидели красные плащи своих стародавних недругов. Начальники понукали солдат криком, а кое-кто еще и тыкал нерешительных острыми палками, какими гонят скот.

Впереди завиднелись золотистые диски из бронзы, а также блесткие шлемы и поножи из того же зазубренного металла. Спартанцы словно состояли из багрянца и золота, причем сейчас они в кои веки не отступали, а шли вперед с вселяющей тревогу поспешностью.

Ряды сошлись, и спартанцы врезались в жалившего их врага. Невзирая на боль и усталость, они сейчас напоминали озорников-мальчишек, которым наконец-то дали потоптать осиное гнездо. В лихом и гневном исступлении они игнорировали ушибы и порезы, при этом рубя и коля где копьем, где мечом и даже щитом, после чего пускали в ход кописы, быстрыми ударами отсекая ими пальцы, руки и смертными ранами дырявя вражьи тела.

Под таким натиском персы подались вспять, но Тиссаферн узрел для себя шанс и выслал полки в обхват спартанских флангов, где проще было срезать более усталых людей, из которых некоторые едва держались на ногах. Их крики страха и мучения донеслись до Хрисофа, который сейчас вовсю орудовал на переднем крае. Он отчаянно выругался, напрягаясь, чтобы видеть. Его спартанцы способны были сладить и с десятикратным перевесом, но Тиссаферн через всю империю привел с собой восемьдесят или девяносто тысяч. Такую силу греки одолеть не могли, а могли лишь как следует поистрепать.

– Спартанцы, отступаем в боевом порядке! Держать фланги и отходить. Мертвых уносим с собой. Подумайте, сколько семей будет плакать и стенать при мысли о нас.

Он усмехнулся, слыша вокруг себя озорной смех даже при отходе. Люди снова поднимали щиты и подбирали брошенные копья, так что вскоре строй спартанцев вновь щетинился остриями, непроницаемый для вражеских всадников, хотя разъяренные персы выкрикивали на их головы проклятия и сулили месть.

Тиссаферн опасался, что его войско окажется утянуто слишком далеко в горы. Он был наслышан о племенах, что населяли эти горные вершины. Персидская держава прибрала под свое крыло целые царства, от Вавилона до Мидии. Однако эти скалы так и остались изолированные и непокорные. Он смотрел, как греки отступают, оставляя за собой навалы из измятых, как тряпки, трупов и обрывков плоти. Отступая в горы, ненавистный квадрат, казалось, специально хотел посильней и пообидней напакостить.

Повинуясь безотчетному порыву, он в прощальном жесте поднял руку. К нему с лошади обернулся какой-то греческий начальник, Тиссаферну незнакомый. Он в ответ тоже поднял руку и затрусил на лошади прочь, к скалам.

Тиссаферн покачал головой. Он-то думал, что они сдадутся, когда на пиру будет убита их верхушка. Заверял царя Артаксеркса, что без своих вожаков они окажутся беспомощны. Но они, гляди-ка, выбрали себе других и как-то выжили. Странный народ. Оставалось лишь гадать, что с ними сделают кардухи.