Апостол, или Памяти Савла - Павел Сутин

– Нет. Кто это?

– Бизнесмен. Миллиардер. Филантроп.

– Финансист, титан, стоик, – пошутил Дорохов.

– Сорос создал могучий фонд, он так и называется – «Фонд Сороса». Фонд поддерживает науку во всем мире. Здесь про Сороса не знают, а на Западе он знаменитость. Алик с ним тесно сотрудничает и вообще чуть ли не приятельствует.

Экселенц откинулся на спинку стула и взял кофейную чашку.

– А что будет потом? После стажировки?

– Э, мой дорогой!.. – экселенц коротко рассмеялся. – А стоит ли так далеко заглядывать? Еще надо уехать. И там еще надо себя показать… И я, кстати, не могу гарантировать, что ты Алика устроишь! У него высокие требования к сотрудникам. Это я тут с вами нянькаюсь… Тебе придется ох как потрудиться, чтобы Алик тебя зауважал.

– Я понял, – сказал Дорохов. – Алексан Яклич, скажите откровенно: зачем вы этим занимаетесь?

– Теперь моя очередь переспрашивать. Чем я «зачем» занимаюсь?

– Устройством моей судьбы. Ведь не предполагается, что я в Нью-Йорке буду работать у вас? Верно?

– Не предполагается, – экселенц покачал головой, седая прядь закрыла бровь. – Ты будешь работать у Алика. А если я в тебе не ошибаюсь, если у тебя характера и таланта хватит – то в перспективе будешь работать сам по себе.

– Значит, я вам больше не кадр, не помощник… Тогда зачем вы устраиваете мой отъезд? Вы Свердлова просили за меня…

– Прими мои хлопоты как акт человеколюбия, – спокойно сказал экселенц. – Я тебя люблю, не хочу, чтобы ты пропал в стране дураков. Сам я уеду, это вопрос полугода. У меня два варианта. Фрайдман приглашает в Мэриленд. Стоукс осенью принял позицию в Сан-Диего и приглашает меня туда. Скорее всего, я поеду в Сан-Диего, – экселенц мечтательно прищурился. – Всегда мечтал пожить в Калифорнии. Серфинг, роскошный климат… Шучу. Короче говоря, меня здесь скоро не будет, Мишка. Ты способный парень… Но один ты не потянешь. Прокряхтишь в мэнээсах до старости. А в Штатах не пропадешь. Там надо заниматься только наукой, и будет тебе за это честь и хвала… Давай еще по рюмочке. Нравится «Бифитер»?

* * *

…испросил у Светония пятидневный отпуск. Мама прислала письмо. Он за всю свою жизнь получил от мамы три письма. Два письма она послала, когда Севела был в институции, – поздравляла с почетной стипендией Иоппийского лесоторгового союза и с получением романской дипломы. А в третий раз мама написала, когда он вернулся из Самарии, от Элеазара. Почему она тогда ему написала? Кто может ответить? Он вернулся из Самарии, верной гибели избежал чудом. Зелоты не распознали его, и Никодим выручил, вовремя вывез. Он вернулся в Ерошолойм, и каждая жилка в нем тряслась, каждая мышца. Все в нем стонало, болело от непереносимого напряжения последних недель. И за каждым углом мерещилась смертельная угроза, он в темную комнату заходил, сжавшись. По ночам кричал – Ида пугалась, обтирала его мокрым полотенцем. И вино не помогало – он пил вечерами до одеревенения, его рвало, наутро он мучился поносом, зад жгло и саднило. Но вино не давало забытья, не давало отдыха, словно страшная опасность еще стояла за спиной, словно в любой миг ему могли перерезать горло, заколоть во сне, запытать до смерти, под гогот богопослушных молодцов… И вот тогда-то он и получил письмо от мамы.

«Мне почему-то подумалось, что тебе сейчас плохо, яники, – писала она. – Почему-то мне такое приснилось. Несколько дней уже не нахожу себе места. Дай мне знать, мальчик мой родной, если ты болен. Если тебе сейчас плохо – дай знать. Я приеду в Ерошолойм. Поживу в твоем доме, буду готовить тебе курятину с фасолью, как ты любишь. Ты будешь приходить со службы, яники, а я стану встречать тебя дома. Хочешь? Только дай мне знать. Отец отпустит меня к тебе, и провожатого даст. Только дай знать, яники…»

Он тогда прочел это письмо, закрыл лицо руками и заплакал. Гирш удержал на привязи свой блудливый язык и ссутулился над рекомендательным письмом к одному безудержному рабби из десятиградских непримиримых. А Никодим сделал вид, будто ему приспичило, и вышел. Севела мычал, всхлипывал, размазывал слезы по щекам… Как же мама узнала, что он превысил меру своих сил?.. Как она это почувствовала там, в Эфраиме? Он поднялся на второй этаж, сказал Нируцу, что нездоров, что хочет навестить родителей. После написал прошение Светонию. Тот вскоре самолично сошел в офицерское помещение. Никодим и Гирш вскочили. Светоний кивнул им, подошел к столу Севелы, сказал: «Отчего же так официально, Малук? Достаточно было просто сказать мне или майору Нируцу. Разумеется, поезжай в отпуск. Навести родителей, восстанови силы. Ты храбрецом показал себя в Самарии… И почему лишь пять дней? До самых календ гости в Эфраиме… А тебе, Минуш, отпуск не нужен? – Светоний величаво оборотился к Никодиму. – И ты тоже геройски показал себя».

Никодим осклабился и помотал головой. Куплю девку, адон полковник, сказал Никодим, куплю горячую девку на пару ночей, вот и получится отпуск для лейтенанта Минуша.

А Севела спешно собрался, взял хорошую лошадь и уже через день въехал в Эфраим.

Ранним утром он выехал на вершину холма и увидел город. Он проехал через окраину, мимо складов и кузниц. Проехал квартал овчаров, квартал суконщиков. Поторопил лошадь, и она, глухо стуча копытами в утренней тиши, вывезла его на площадь Праздника Опресноков. И вот какое дело – он увидел, как вдоль глинобитной стены движется нелепая фигура! Старый рабби, рав Рехабеам – Севела узнал его.

– Мир вам, рабби, – Севела придержал лошадь. – Здоровы ли вы, рабби?

– А… Молодой Малук, – прошепелявил кохен. – Здравствуй, молодой Малук. Давно не видно тебя.

«Опять меня „давно не видно“! – подумал Севела. – Когда-то он говорил мне такое, а вскоре я попал в Службу. Он со мной так поздоровался, будто и не было этих лет…»

Севела сошел с лошади у ворот, постучал кулаком. Открыл Хаим, старший приказчик, он жил при семье многие годы. И тотчас дом заголосил, во двор вышла мама, служанки выбежали, все радовались. Хаим обнял молодого хозяина. Мама взяла лицо своего мальчика в ладони и без конца целовала. Спустя несколько минут, на галерею вышел отец. Севела бережно отстранил маму и взбежал по лестнице.

– Здравствуй, папа, – сказал Севела.

Отец крепко взял его за плечо, притянул к себе.

Вечером второго дня мама подала ужин. Ели втроем – рав Иегуда, Севела и Хаим. Отец налил Севеле эшкольского, сказал: «Благословен ты, Господь наш, владыка вселенной, сотворивший плод виноградной лозы…». Севела повторил вслед за отцом и после разрешающего взгляда пригубил вино. Они поели, вскоре Хаим встал, сказал, что ляжет в постель. Старик был тронут тем, что его позвали за семейный стол, и теперь спешил оставить Малуков вдвоем.

– Пойдем в кабинет, яники, – сказал отец, отставив стакан.

В отцовской половине ничего не изменилось. Стопка листов лежала на левом краю стола, две бухгалтерские книги – на правом. Пахло старым деревом и травяным отваром. Курящаяся паром кружка стояла на столе (мама на ночь готовила отцу отвар от болей в коленях). Отец грузно опустился в кресло. Севела сел на скамью у стены. В дверь боком вошел слуга. Он нес жаровню на ножках. Парень поставил жаровню в угол, покачал, чтобы угли рассыпались ровно, взял маленький мех, раздул угли – повеяло теплом.