Голубиная книга анархиста - Олег Ермаков

Бернард задвигал усами, посматривая по сторонам, заработал передними лапами, но грудь Вали, ее вздымание — вверх-вниз — успокаивало, и он присмирел.

— Ну вот, — сказала Валя.

И они вышли, клацнул замок. Стало тихо. Нет, птицы все щебетали, перелетая с ветки на ветку мертвой березы. Это выглядело необычно… Хотя ведь и в лесу, бывает, они садятся на сухие деревья. Но тут было что-то другое. Береза вообще странное, по сути, дерево. Черное и белое. День и ночь. Серебряный какой-то день…

— «Се-э-э-ре-э-э-бро-о-о Го-с-пода мое-э-э-э-го», — проблеял Вася, подделываясь под Гребенщикова. — А у меня олово. Оно мне надо. Олово.

Олово. Г-о-о-спода моего… олово… олово… олово. — Вася словно пробовал на вкус это слово. — Олово… олово… олово… Олово-олово-олово-олово-олово… хых, хы-хы… Олово-волово-словово… Вол слова из олова. Тьфу, это меня Вальчонок заразила… Олово легкое, как алюминий, а слово должно быть крепче. Но… золотой век прошел. И серебряный тоже. И советский медным тазом накрылся. И настал век олова… хых-хы-хы… И куда-то идут оловянные солдатики… И плывут.

Да, в той сказке так все и было. Солдатики лежали в коробке, похожие друг на друга, и только один был своеобычен — одноногий, не хватило олова мастерам датским, видно стырили. Однажды его забыли возле картонного замка. Так он вырвался из своей казармы-коробки. За что и поплатился. В замке он увидел танцовщицу и влюбился в нее. Утром его нашли и поставили на окно, он выпал, был подобран другими мальчишками, которые усадили его после дождя в бумажный кораблик и отправили в плаванье. Замечательная там была крыса. Еще одна служительница Обло-Лайи. Заметив солдатика в лодке, орала: где, мол, твой паспорт?! Где паспорт? Потом он попал в брюхо рыбы, рыбу поймали, и нож кухарки освободил солдатика… Да тут злой мальчишка взял да и швырнул его в печку, солдатик стал плавиться… И ветер подул да и занес в огонь ту бумажную танцовщицу, как бабочку. Вот и все. А потом кухарка вымела с углями и комочек олова да почерневший кусочек брошки.

— Мне бы тот комочек, — пробормотал Вася, пробуя соскрести с цоколя лампочки немного олова.

Но олово было размазано, и тогда он решил прикладывать раскаленный конец скрепки прямо к этому пятнышку на цоколе. Аспирин он развел в воде.

А сказка была отличная, любимая в детстве Васей. Особенно ему нравилось, как солдатик плыл и как крыса орала про паспорт. Уже и тогда это вызывало его фирменный смех. Какие вообще паспорта в сказках? И зачем оловянному одноногому солдатику паспорт? Бумажка какая-то, где написано, что он действительно солдатик из олова. А подростком он прочитал про одного мореплавателя-одиночку, смастерившего себе паспорт и выдавшего его самому себе посреди просторов океана. Как же его звали? И куда он плыл?

Вася щелкнул зажигалкой, зажал скрепку с отогнутым концом плоскогубцами и поднес ее к пламени. Когда конец скрепки раскалился докрасна, он быстро приложил его к оловянной кляксе на цоколе лампочки и потом к микросхеме, вынутой из компьютера материнской платы.

— Но мне-то теперь… — бормотал Вася, уже слегка шепелявя из-за обломанного зуба, — как… как быть?.. Зараза… Корабль угнали.

Вдруг примолкнувшая Zaragoza в клетке на подоконнике бурно запела. Вася бросил взгляд и дернулся, как если бы прикоснулся к оголенным проводам. За окном маячил чей-то силуэт. Вслед за зарянкой на окне запели и все птицы. Вася замер. Это был силуэт человека. Даже скорее тень. А сам человек стоял где-то сбоку от окна. И медленно отошел дальше. Тень пропала. Вася перестал дышать, прислушиваясь. Кто это мог быть? Первая мысль — Эдик! Но что же он не приблизился к окну, не заглянул сюда? Может, Зык-Язык?.. И что дальше? Вася ждал. Но никто больше не появлялся. Наконец он осторожно встал и вплотную подошел к окну, посмотрел влево, вправо. На солнечной земле прыгали воробьи. Среди кустов ходили две козы и бегали перепачканные апрельской грязью козлята. Вася перешел к другому окну. Но и обзор из него ничего не дал. Вася передернул плечами. Он еще некоторое время прислушивался, проводя языком по губам, но ничего кроме щебетанья и пересвиста птиц не слышал. Зарянка Zaragoza умолкла. Вася с любопытством смотрел на нее. Вот уж она точно знала, кто это был.

Птицы успокоились.

Устав прислушиваться и бояться собственных вздохов, Вася вспомнил о плеере, взял его, нажал кнопку, тот включился. Вася смотрел на крошечный дисплей, выбирая папку с музыкой, нашел «Charles Ives — Piano Sonata No.2, „Concord, Mass.“ Herbert Henck (piano)», еще раз посмотрел в окно и вставил маленькие наушники в уши, а плеер сунул в карман.

Музыка и пение — лучшее средство от страха, любил повторять его приятель Джек Королек, ну Женька Корольков, рок-музыкант с большим уже брюхом и вечно замасленными длинными волосами. Хотя ведь как раз музыка в «Сиянии» или других страшилках и нагоняет жути. Вот пение — да… Если со стороны не смотреть. А то: поет кто-то беспечно, а из-за угла выползает Оно.

Вася покосился на окно и попытался сосредоточиться на микросхемах.

Пианино, ну или там фортепиано еще можно послушать, когда по клавишам бежит Джон Леннон… Не сам, конечно, а его пальцы. Вася мгновенно вообразил маленького Джона Леннона, идущего в своем белом прикиде, с длинными волосами и бородой, по черно-белой клавиатуре, как по тому знаменитому переходу на Эбби-роуд.

…Сейчас по клавишам ходил кто-то другой. Как его звать? Ives. Charles. Чарльз. Музыка звучала утомительно. Вася уже хотел вынуть наушники, но вдруг наступила пауза. И снова пианист заиграл. Сейчас он играл нервно. Кажется, это вторая часть? Митрий говорил что-то о Готорне… что это был кумир Мелвилла. Ну а «Моби Дика» будущий мореплаватель Вася Фуджи любил, конечно. И теперь ему что-то вспоминалось из «Моби Дика»… скрип снастей, напряжение канатов, всплески и крики чаек и постукиванье деревянной ноги капитана Ахава по палубе. И этот кораблик приближался по музыкальным волнам к чему-то, может к центру циклона мелвилловских слов, озаренному странным белым светом… Вася до сих пор помнит это место, находящееся где-то дальше и левее Японии, если смотреть из Москвы. Но кораблик Чарльза Айвза так туда и не попал. После очередной паузы началась третья часть. Здесь царило умиротворение, как если бы в старом каменном доме сидели люди в креслах и на стульях с высокими спинками, тихо о чем-то переговаривались и глядели в открытые окна на фонтаны и сад. Наконец началась и четвертая часть. Это было как будто продолжение того же сидения перед окнами. Но, похоже, один из этих восседающих то и дело порывался встать и выйти. И он действительно подымался, подходил к окну, глядел, сжимая и разжимая пальцы… И вдруг заговорил… Речь его была порывиста, взбалмошна… Он замолчал. И потом вышел, взяв шляпу. Шел, погрузившись в свои помыслы. Да, он хорошо шагал… И вдруг зазвучала дудка… то есть, наверное, флейта. Это было неожиданно и в то же время почему-то предсказуемо. Словно именно к этому и стремился он — выйти и услышать флейту. И он ее услышал. И снова погрузился в свои раздумья, превратившиеся вскоре как будто в волны или прозрачные капли. Может, он уже был на лодке и сидел, не трогая весла.