Призрак кургана - Юхан Теорин

– Тогда в мире была очень напряженная обстановка. Вот-вот грянет война. Ты выполнял свой долг.

Он ничего не рассказал ей о Свене.

И об Андрее Трушкине.

Может, она тоже сказала бы: ты выполнял свой долг.

Но он не стал испытывать судьбу В нем зрело другое признание.

– Я был другим человеком… – сказал он. – Тогда я был не я. И Влад, удивляясь самому себе, выложил ей всю историю. Что он вовсе никакой не Владимир Николаевич Шевченко.

– Мое настоящее имя – Арон. Арон Фред. Я швед. Приехал в Советский Союз в начале тридцатых.

Он произнес эти слова, внутренне содрогаясь от страха. Вот сейчас она вскочит, крикнет: «Так ты шпион!» Наверняка бросит его, а может, и сообщит куда следует.

Но она по-прежнему смотрела на него – внимательно и печально.

– Я был вынужден… иначе бы мне не выжить. Но его больше нет. Влада больше нет.

В нем поднялась волна облегчения.

Влада больше нет. Кровавого палача Влада не существует в природе. Он умер две минуты назад.

А Арон жив. И Мила жива.

Мало того, через сутки Арон и Мила стали родителями.

Дочка быстро выросла, превратилась в тоненькую смешливую первоклассницу. Арон ее обожает, может играть с ней часами. Пытается понемногу учить ее шведскому языку.

У Милы есть подруги, еще с тех времен, когда она работала в военном госпитале. Она иногда уходит повидаться с ними, и Арон охотно остается с дочерью.

Через неделю после того, как дочь пошла в первый класс, он окончательно вышел на пенсию, хотя пенсионные выплаты, как ветеран органов, получал уже несколько лет. Влад все эти годы не появлялся, и Арон решил, что дух его окончательно выветрился. Влад больше не вернется. От него не осталось ничего, кроме имени.

Пару раз он ходил на встречи ветеранов органов, но бывшие коллеги быстро утомляли его своей ностальгией. Владу может, эти встречи пришлись бы по душе, но Арон чувствовал себя неуютно – он страдал от любого напоминания о прошлом.

Он живет не ради людоедских воспоминаний. Он живет ради лочери и жены. Ради теплого, абрикосового вечернего света, разливающегося над Москвой весенними вечерами.

Он полюбил Москву.

Но все-таки ему до смерти хотелось показать Миле и дочке маленький хутор у самого берега Балтийского моря.

– Клосс установил новую сигнализацию, – сообщил ему Ион.

– И я его понимаю. – Герлоф пожевал губами. – Боится Арона Фреда.

Ион захватил Герлофа в доме престарелых, и они поехали в Стенвик – Иону надо было собрать плату в кемпинге.

Ион остановил машину на обочине береговой дороги. Отсюда была хорошо видна широкая, приземистая вилла Клоссов. В окнах горел свет, и Герлофу показалось странным, что никакого движения он не заметил, хотя они наблюдали за виллой довольно долго. Никто не вышел, никто не промелькнул за гардинами.

Солнце уже зашло. Можно было бы пойти и узнать, как там обстоят дела, но он опасался, что Клоссы уже включили новую сигнализацию.

– Я и его теперь лучше понимаю, – задумчиво сказал он.

– Кого – его?

– Арона.

– И что ты понимаешь?

– Что им движет. Клоссы уничтожили все, что у него осталось здесь, на острове. Все, что он творит этим летом, – месть.

– Мог бы поговорить с ними, – пожал плечами Ион.

– Мог бы… мало того, думаю, он так и сделал. Еще до приезда. Звонил из России. Или писал. Сказал, что ему тоже полагается доля наследства. Он же сын Эдварда Клосса.

– Ну… Неизвестный наследник свалился на голову. Мало кто обрадуется.

– Два. Два неизвестных наследника. Ты забыл про Грету. Грета – дочь Эдварда, Арон – сын. Лети Эдварда Клосса. Незаконные, по тогдашним понятиям. А по теперешним… короче, юридически они имеют права на часть принадлежавших Эдварду земель. А стоят они сейчас, даже боюсь сказать, сколько… несколько сот миллионов, а может, и миллиард. Представь только – приятная неожиданность для семьи. А что еще хуже – они могли потребовать свою долю в «Эландик Ресорт».

– Насколько я знаю Клоссов, – сказал Ион, – они ни за что на это не пойдут.

– Не пойдут, – согласился Герлоф. – Уже не пошли. Они же снесли хутор Арона… и Греты уже нет в живых. Последней ее видела Вероника Клосс – она была с ней в день смерти. К ней так у нас все привыкли, что она могла входить и выходить, когда ей вздумается. Думаю, что именно она убила Грету Фред.

– Ты это точно знаешь, Герлоф?

– Точно не точно… меня там не было. Но больше некому. Грета Фред пошла в ванную, грохнулась и сломала шею. Правда, она всегда запирала за собой дверь.

– Но ты считаешь, что Вероника все же как-то до нее добралась?

– Да… есть один способ уронить человека по другую сторону лвери… если нет порога. И если этот человек не весит центнер, а у тебя в руках довольно силы.

– Запустить туда маленькую кобру? – пошутил Ион. – На центнер нужна большая кобра. Или мамба, как ее там…

– Нет, не кобру. – Герлоф даже не улыбнулся. – В каждой комнате, в прихожей, лежит узкий коврик для ног. У меня тоже такой. И я предполагаю вот что: Вероника положила этот коврик в ванной, а край оставила за дверью. И когда Грета вошла в ванную и повернула ключ в замке, мадам дернула что есть сил за свой конец. А закон притяжения особенно опасен для стариков… Она услышала шум падения и быстро ушла.

– Орудие убийства – коврик «Добро пожаловать»… неплохо. Куда только добро пожаловать? На тот свет? Или ноги вытирать? – Ион почему-то был настроен юмористически.

– Этот коврик и сейчас лежит в передней, там теперь другая женщина живет. Я им сказал, чтобы они его убрали. Может, полиция найдет какие-нибудь следы. Конечно, много времени прошло, но эти коврики, по-моему никто никогда не стирает. Может, отпечатки пальцев или еще что.

– А ты уже и в полицию позвонил?

– Да… Тильде, – вздохнул Герлоф. – Но она не особенно заинтересовалась. Следы пальцев на коврике ничего не доказывают. Мало ли что, Вероника часто бывала у Греты, может, и коврик когда-нибудь поправила. Он съехал в сторону, а она, добрая душа, положила, как надо… Нет, тут только собственное признание… иначе ничего не докажешь. Пока Вероника Клосс сама не признается – ничего не докажешь.

– Как же! Так она и кинулась признаваться.

– Вряд ли, – согласился Герлоф. – Поэтому мы и сидим с тобой здесь, как совы под застрехой.

Он посмотрел на виллу Клоссов и вздохнул. Уже десять часов вечера, он очень устал. Герлоф знал, откуда эта усталость – от сознания бессилия.

– А что мы можем сделать? И раньше народ вечно собачился из-за земли… Но тут зашло слишком далеко. С одной стороны – Арон, с другой – все Клоссы… может кончиться плохо.