Читающая по цветам - Элизабет Лупас

«Нет. Я не хочу об этом думать, во всяком случае, пока». Я еще была не готова.

Бесси Мор поставила на стол овсяные лепешки и пахту, и Нико съел свою долю, не жалуясь. Я представила себе, как он завтракает с королевой, запивая мягкий белый хлеб дорогим сладким вином, и невольно улыбнулась. Мы с ним, словно хозяин и хозяйка замка, сидели на противоположных концах длинного стола, глядя на наших чад и домочадцев. С одной стороны сидели женщины: Бесси Мор и Дженет и Либбет, которая расцвела почти так же заметно, как Китти; Эннис Кэрни, держащая Китти на коленях, и тетушка Мар, кладущая ложку меда на овсяную лепешку Майри. На мужской половине сидели Норман Мор и Уот Кэрни и юный Джилл; отец Гийом и Робине Лури сидели рядышком и разговаривали о добрых старых временах. Дэйви Мор уехал в Эдинбург с письмом Нико королеве накануне вечером.

Нет, в Грэнмьюаре не было отдельных столов для слуг, и Нико смеялся и говорил с ними всеми, как будто прожил в Грэнмьюаре всю жизнь. Впервые после смерти Александра я чувствовала себя в безопасности. В самой глубине души я могла представить себе, что Нико и я – и впрямь хозяин и хозяйка замка. Мы могли вместе сидеть в маленькой комнате, выходящей окнами на юг, смотреть на море, разговаривать, и я фантазировала, будто мы уже никогда не покинем Грэнмьюар. Еще один тайный пузырь времени и пространства, подобный древнему подвалу под часовней Святой Маргариты. Еще один, похожий на давний каменный пузырь в глубинах моего сердца. Неужто тайные пузыри в сердце – это все, что у меня когда-либо будет?

«Я не стану об этом думать».

– Нико, – сказала я. Почему-то здесь, в Грэнмьюаре, где мы все сидели за одним столом, мне было легко называть его по имени. – Поскольку ты пробудешь в Грэнмьюаре несколько дней, у меня к тебе есть одна просьба.

– Нико! – закричала Майри. – Нико, Нико, Нико!

– Тише, ma petite, – сказала тетушка Мар. – Ты должна обращаться к нему «месье де Клерак».

– Я сделаю все, что ты пожелаешь, – ответил Нико. Он улыбался. – Что надо делать? Таскать воду? Колоть дрова? Чистить конюшни?

Я невольно улыбнулась тоже.

– Нет, никакого тяжелого физического труда, – сказала я. – У меня есть старая книга, написанная от руки моей матерью, а у отца Гийома – я уверена – найдется запас хорошей бумаги, чернил и красок.

– У меня действительно все это есть, дочь моя, – сказал отец Гийом. Он явно был заинтригован. – Я хранил бумагу, дабы сделать для тебя часослов.

– Моя книга – это всего лишь сборник contes de fées[88], – сказала я. – Отец Гийом, я куплю вам еще бумаги, чернил и красок в Эдинбурге. Нико, я помню, как искусно ты нарисовал… как искусно ты рисуешь. Я бы хотела попросить тебя заново переписать книгу моей матери и, если возможно, воспроизвести ее иллюстрации. Книга моей матери слишком хрупка, чтобы читать ее каждый день, а мне бы хотелось начать читать ее сказки Майри, как моя мать читала их мне.

Отец Гийом посмотрел на Нико.

– Не хочу вас обидеть, месье, – учтиво промолвил он, – но бумага очень хорошего качества, а чернила и краски дороги. Достанет ли вам опыта и мастерства, чтобы красиво переписать и проиллюстрировать рукописную книгу?

– Я вовсе не так никчемен, как выгляжу, – ответствовал Нико. В глазах его плясали веселые искорки. – Собственно говоря, я был воспитан и обучен бенедиктинцами в аббатстве Мон-Сен-Мишель во Франции и был бы сейчас монахом-бенедиктинцем, если бы… если бы не одна юношеская неосторожность. Но как бы то ни было, я буду очень осторожен с вашей бумагой и чернилами, mon père[89], и приложу все старания, чтобы мадам Ринетт была довольна.

Во второй половине этого дня я принесла книгу моей матери из Русалочьей башни в маленькую комнату, выходящую окнами на юг. Отец Гийом принес стопку бумаги, несколько баночек чернил, линейку, заостренную палочку для выцарапывания линий для строк и разных размеров перья. Но нас прямо-таки ошеломил ящик с красками – то был настоящий клад. Кошениль и киноварь для всех оттенков красного, шафран для желтых и оранжевых тонов, порошки из малахита и лазурита для зеленой и синей красок, свинцовые белила в форме хлопьев, мел, черная краска из ламповой сажи и даже тоненькие полоски сусального золота и серебра.

– Я и представить себе не могла, что у вас есть такие прекрасные вещи, mon père, – сказала я.

– Мне дала их твоя дорогая матушка, – промолвил он, и глаза его наполнились слезами. – С тех пор я их тщательно хранил.

Нико очень осторожно листал страницы сборника сказок моей матери.

– Некоторые из этих сказок я слышал, – сказал он, – а некоторые – нет. Твоя матушка написала их сама?

– Она записала их по памяти, как их рассказывала ей ее собственная мать. И сама нарисовала картинки. Ты только посмотри на выражение мордочки этой белки. Я обожала эту белочку, когда была в возрасте Майри.

– Я все скопирую так точно, как только смогу, – сказал он. – Я вложу в этот труд всю свою страсть.

Услышав его последнее слово, я невольно отшатнулась. Я ничего не могла с собой поделать.

– Это будет труд, исполненный с любовью, посвященный твоей дочери, твоей матери и тебе, – мягко промолвил он. – Вот что я хотел сказать.

И он действительно работал со страстью. Я могла видеть, каким усердным и искусным переписчиком он был, пока не сбежал из монастыря, – это было видно по почти незаметным линиям на бумаге, которые он проводил по линейке заостренной палочкой, оставляя места для иллюстраций, а затем выводил буквы, копируя почерк моей матери почти с идеальной точностью. Мы сидели рядом в маленькой комнате, выходящей окнами на юг, и смотрели на море, и я читала вслух сказки моей матери, пока он работал. В каждой сказке была героиня – иногда крестьянка, иногда принцесса. Ей всегда противостояли препятствия и чудовища. И она всегда выходила победительницей – благодаря уму, честности и добродетели и в конце сказки обретала счастье. Иногда – становясь королевой, иногда – женою крестьянина. Иногда – вообще без мужа.

Обрету ли я когда-нибудь счастье? Стану ли я женою – мне было страшно даже в мыслях назвать его имя – или останусь одна?

Каждый день в маленькую комнату приходила Майри и любовалась исписанными страницами. Я предупредила ее, чтобы она их не трогала – пока, и каждый день рассказывала ей какую-нибудь сказку.

А себе я велела не дотрагиваться до Нико. Но меня охватывала такая радость от того, что он рядом, радость незнакомая и зыбкая, и, несмотря ни на что, я ловила себя на том, что нарушаю свой запрет и моя ладонь как бы случайно касается его плеча или руки.

Иногда я рассказывала ему о своем детстве, о том, как я росла в Грэнмьюаре, делая то, что хочу. Я рассказала ему о моем отце, сэре Патрике Лесли из Грэнмьюара, и матери, прекрасной леди Бланш, и о том, что они были для меня словно сказочные принц и принцесса, живущие при дворе короля Иакова V и королевы Марии де Гиз и наезжающие в Грэнмьюар в праздники и дни квартальных платежей наших арендаторов, привозя с собою подарки: сласти и красивые платья. Я рассказала ему о моей любимой строгой бабушке и о моей милой двоюродной бабуле, наполовину колдунье, которая и научила меня понимать язык цветов. Я рассказала ему о том годе, когда мне исполнилось восемь лет, когда Мария де Гиз поехала с визитом во Францию, и мои отец, мать и я поехали вместе с нею, и о том, что этот год расколол мою жизнь надвое, потому что мой отец умер, а мать стала монахиней и затворилась во французском монастыре. Я рассказала ему о тетушке Мар, законной единоутробной сестре моей матери, которая смело оставила свою ферму во Франции и отправилась со мною в Грэнмьюар.