Крест командора - Александр Кердан

Савельев обещал всё исполнить, но не выполнил своё обещание.

В шестом часу шлюпка зашла в залив. Было время прилива. Они удачно миновали опасные рифы. Пройдя с полмили по спокойной воде, оказались у песчаной отмели, за которой поднимались ввысь горы, поросшие густым хвойным лесом.

Из-за туч выглянуло солнце. Оно уже клонилось к закату. Лучи позолотили песок, сделали прозрачной воду в заливе. Рай земной, да и только!

Вокруг было тихо – никаких следов команды Дементьева. Только птичий щебет в лесу да мягкий плеск прибоя.

– Причаливайте! – приказал Савельев Фадееву и Горяну.

Те послушно взмахнули веслами и широкими взмахами пошли вперёд.

Шлюпка мягко ткнулась в песок.

Савельев вылез из нее, огляделся.

– Сидор Иваныч, а как же наказ капитана?.. – напомнил трусоватый Фадеев.

Савельев прицыкнул на него:

– Я те дам капитана, Димитрий! Я здесь для тебя и капитан, и Господь Бог! Смотри лучше за гичкой!

Левее, где скалы подступали почти к самой воде, он увидел ручеек, стекающий с кручи по каменным, словно нарочно вырубленным ступеням. Подошёл к нему, зачерпнул прозрачную воду и жадно напился. Вода была студеной, сладила.

– Горян, Полковников, наберите-ка воды в анкерок!

Савельев вернулся к шлюпке взял мушкетон и сказал Фадееву:

– Пройдусь, может, попадёт какая живность…

Фадеев помнил, что боцман – заядлый охотник, и понял, что отговаривать его от этой затеи бессмысленно, но все же почёл за лучшее еще раз напомнить:

– Сидор Иванович, капитан же приказал, ежели своих не обнаружим, сразу возвращаться…

Савельев показал ему кулак и стал заряжать мушкетон.

Это было делом непростым и требующим определённой сноровки. Он поставил курок на предохранительный взвод, осторожно, чтобы не замочить слюной, скусил бумажную гильзу патрона, отсыпал порох на желобок полки и закрыл её. Утвердив мушкетон прикладом на землю, всыпал остальной порох в ствол, вогнал пулю, взвёл курок.

Взяв мушкетон наперевес, Савельев зашагал в гору в самом благодушном настроении.

Не успел он подняться наверх, как увидел какого-то большого зверя, промелькнувшего в зарослях саженях в сорока от него. Зверь с треском скрылся в чаще.

«Никак медведь», – обрадовался Савельев и взял мушкетон на изготовку. Он стал вглядываться в сумрачные дебри, прислушался. Впереди саженях в тридцати – сорока снова треснул валежник, мелькнула бурая шкура. «Так и есть, косолапый! Будет нынче у нас жаркое…»

Савельев не стал больше раздумывать, быстро прицелился медведю в голову и спустил курок. Когда дым рассеялся, Савельев побежал туда, где был зверь. Он не сомневаясь, что попал.

Медвежью тушу он отыскал в густых зарослях малины.

Осторожно приблизился и ткнул медведя в спину стволом мушкетона.

Зверь не шевелился. Осмелев, Савельев подошёл вплотную, запустил пальцы в косматую шкуру и рывком потянул на себя. Шкура неожиданно подалась, и Савельев, не удержав равновесия, опрокинулся навзничь.

Последнее, что он увидел в своей жизни, было раскрашенное чёрным лицо дикаря с кривым шрамом поперёк лба. Кинжал тускло блеснул в сумраке чащи. Предсмертный хрип Савельева слился с леденящим душу торжествующим воплем победителя.

Спутники боцмана уже не слышали этого.

Чуть раньше, неслышно подкравшись, воины Аннацука перерезали им глотки.

4

Ещё одну ночь Чириков провел без сна. Неотступно преследовала его мысль о посланных на берег людях, об ответственности за их судьбу.

Впервые за долгие годы по-иному посмотрел он на поступки Беринга, трезво и справедливо оценил его осторожность при принятии любого решения. У командира, которому доверены жизни подчинённых, в самом деле нет права на ошибку…

Снова и снова корил Чириков себя, что был несправедлив к капитан-командору, не нашёл слов поддержки и сочувствия. Перебирал в памяти, как складывались их отношения год от года. Понимал, что многое могло бы быть по-иному, окажись он терпимей, мудрее…

Стоило ли ему так расстраиваться после первой экспедиции, когда был обойдён в чине? Так ли уж важно для общего дела, что Беринг недостаточно умел в лоции, что испытывал симпатию к Шпанбергу, а не к нему? В конечном счете они сумели выполнить возложенную на них, казалось бы, невыполнимую миссию – отыскали пролив Аниан!

Он вспомнил старания, с коими капитан-командор пёкся о нуждах нынешней, второй экспедиции, его настойчивость и щепетильность в выполнении всех инструкций, данных в Адмиралтействе. Совсем по-иному оценил готовность Беринга всегда выслушать подчиненных, принять тот или иной совет. За всем этим наконец-то разглядел Чириков то, что прежде, из-за собственной гордыни, не видел, – верность Беринга присяге, устремленность к главной цели – обретению нового пути в Ост-Индию…

Один Господь знает, увидятся ли они с командором вновь. Ежели увидятся, решил Чириков, то он обязательно попросит прощения за свою резкость… А вот со злобным капитаном Шпанбергом примирение вряд ли состоится. Ибо невозможно русскому человеку и патриоту примириться с тем, кто его отечеству добра не желает, кто печётся лишь о собственном благополучии и прославлении, а страну, приютившую его, считает дикой и невежественной.

По недоброй воле Шпанберга была продана казённая мука, загублены на порогах Юдомы караваны с грузом. А его неизменно презрительное отношение к простым людям – морским служителям, солдатам, сибирским крестьянам, мастеровым – ко всем, кто, надрывая пупы, нёс на своих плечах бремя экспедиции, приготовлял небывалое прежде плаванье…

Сам Чириков готов кланяться в пояс этим вечно голодным, измотанным, оторванным от семей соотечественникам, которые совершали настоящие подвиги, о подвигах и не помышляя!

За окном каюты посерело. Чириков поднялся с постели, вышел на ют.

Принял рапорт от Елагина:

– Всё тихо, ваше высокоблагородие, с берега нет никаких вестей.

– И огней не наблюдали? – Чириков понимал, что уж об этих-то сигналах штурман непременно доложил бы ему сразу, но спросил, оставляя себе хоть какую-то надежду.

– Не было огней, Алексей Ильич.

Они долго вглядывались в сторону берега, гадали: почему нет сигналов, ведь вчера, ближе к вечеру, матросы якобы слышали выстрел, другим показалось, что виден мерцающий огонь…

– Если на берегу стреляли, значит, Савельев до него добрался… – вслух рассуждал Чириков. – Если же он не возвращается, значит, и гичка тоже повреждена…

– Тогда почему боцман не зажёг четыре костра, как было условлено? Или он забыл про сигнал?

– Ах, если бы у нас были ещё шлюпки! – сокрушался Чириков. – Теперь мы просто не в состоянии ничем помочь тем, кто на берегу… Нам остаётся только ждать!