Скелеты - Максим Кабир

Мама протянула Андрею худенький томик в сиреневой обложке. «Тебе, природа, эти строки», — прочел он. Поэтический сборник Мельченко-Камертона.

Но при чем тут Артур Олегович? Вихрастый, клетчатый, безобидный графоман, гибрид восклицательного знака и натурщиков живописца Эль Греко.

Пальцы пощипывало. Он коснулся корешка.

— Про лилию на шестнадцатой странице.

Захрустела бумага.

Андрей уставился на строку, набранную наклонным шрифтом. Она всегда была здесь, под боком.

— Белая лилия черной зимы, — прошептал он.

И страх вонзил свои когти под ребра, достал до требухи.

В голове восклицательный знак Мельченко патетично пояснил: «Каждый текст озаглавлен строкой из моих любимых поэтов и моих друзей!»

Под эпиграфом, под белой лилией, стояли инициалы автора: М. У.

— Мадина Умбетова, — сказал Андрей.

Библиотекарь писала стихи. Даже свою книгу издала. Сборник стихов, среди которых было и это, про черную зиму. Ее поэзию процитировала Лиля устами Юли Хитровой.

Перед внутренним взором предстала тучная своенравная жесткая Умбетова.

«Книгу к сроку возвращай и страницы не марай».

И ее сын — жилистый молчаливый мальчик. Вот он вырисовывается на фоне кладбищенских крестов, обмотанный траурной лентой с золотой надписью: «От скорбящих сестер».

— Господи! — ахнул Андрей.

Он все понял — мгновенно. Умбетова и Лиля. И четкая, ясная линия, соединившая их.

— Ты куда? — встрепенулась мама.

Андрей возился со шнурками, прижатый плечом мобильник огорошил короткими гудками. Ни Ника, ни полиция не отвечали. Именно так он и представлял себе апокалипсис. Занятый номер сто два. У оператора слишком много забот, чтобы заниматься его проблемой. Или оператора больше нет, и нет участка, нет ничего, кроме вьюги в степи.

— Постарайся дозвониться в полицию. Ника в беде.

Мама побледнела.

— Скажи, чтобы ехали к Умбетовой. Скажи, ее сын похитил школьницу по фамилии Скрицкая.

— Но…

— Нет времени, мам.

Андрей вылетел за дверь. Друг, в отличие от полиции, взял трубку сразу же.

— В девять, так в девять, — весело сказал он.

— Толя! — Андрей уже мчался по заснеженной улице.

В домах горожане готовились провожать год Огненной Обезьяны.

— Толя, это Женис! Женис и его мать!

— Они… что?

— Они убийцы! Они убили Лилю и остальных! Ника у них.

— Ты где? — выговорил шокированный Хитров.

— Я бегу туда. Полиция не отвечает. Ты знаешь, где живет Умбетова?

— Да. Крайняя улица. Там, где погреба, — он застонал.

Тихое место. Безлюдное, предназначенное для маленьких тайн.

— Я выезжаю! — сказал Хитров решительно.

— Спасибо, — выдохнул Андрей.

— У меня в гараже… а, черт, не важно. Жди меня у спуска к карьеру.

Метель сшибала с дороги. Балки стали глубже, ступеньки кривее и круче. Парапеты преграждали путь. Ледяной воздух вымораживал гортань, и слезы примерзали к щекам. Теперь Андрей знал, почему Лиля выбрала именно их. Они с Хитровым были последними, кто видел ее.

Кулак впечатался в скулу. Ноги оторвались от пола. Показалось, она трижды кувыркнулась, прежде чем плюхнуться о стену. Рюкзак не смягчил падение, наоборот, впился в спину острым книжным уголком. Все произошло так внезапно, что она не успела ойкнуть. Левая сторона лица онемела, желудок уменьшился до размера горошины, и мозг будто свободно бултыхался в черепной коробке. Мир ходил ходуном. Она уцепилась за линолеум, как гибнущий в шторме матрос цепляется за палубу.

Мужчина, нокаутировавший ее, возвышался угрюмой скалой. Скала двоилась.

«Женис», — догадалась Ника, глядя на бородача снизу вверх, из-за завесы кудрей.

Человек, безжалостно зарезавший проститутку, варшавцевский Джек Потрошитель, как нарек его журналист «Рудника», чуть покачивался взад-вперед, пальцы сжимались и разжимались.

«Соберись!» — приказала себе Ника.

Женис схватил ее за патлы, окончательно портя прическу, и боль опалила скальп. Дернул, она уткнулась лицом в его пах. Женис снял с нее рюкзак, отшвырнул. Вытащил из кармана трезвонящий телефон и грохнул его об пол.

Взор Ники метался по коридору, как мячик-прыгун из ее детства.

«Какая дура! Я добровольно пришла к нему! Пришла к маньяку!»

— М-м-мама.

Ника вывернула голову, и ужас обуял ее.

В конце коридора стояла Умбетова. Грузная, поседевшая, с отекшим лицом и оттопыренной нижней губой.

«Они оба сумасшедшие», — подумала Ника, на четвереньках пятясь к стене.

Библиотекарша смерила ее ледяным взглядом.

«Зрячая! Она зрячая!»

— Вы за это ответите, — произнесла Ника. — Вы и ваш больной сын. Мои друзья знают, что я у вас.

Умбетова подняла тактильную трость и потыкала ею в оброненные пакеты. Из пакетов выкатилась банка зеленого горошка.

— М-м-мама, уйди!

Женщина медленно повернулась и исчезла за дверью.

Женис впился в волосы Ники, в одежду и потащил в глубь дома. Линолеум под попкой сменился шершавым бетоном. Приходилось перебирать ногами, чтобы ублюдок не выдрал ей волосы. Сверху струился грязно-белый потолок с отваливающейся побелкой. Она слышала, как щелкает засов, грохочет дверь. Тело стукнулось о ступеньки, прибавились свежие ссадины. Комнату залил яркий свет.

Первым делом Ника увидела гирлянды на кирпичной кладке, они мигали красным и желтым, синим и зеленым.

Затравленный взор пробежался по колоннам, по обогревателю и остановился на кресле в дальней части подвала. Там скрючилась девочка в грязном нижнем белье. Тяжелые кандалы сковали ее кисти. Забинтованные ступни стянули хомуты. Она чуть шевельнулась, обратила к Нике измученное лицо. Рот обрамляла запекшаяся бурая корка. Вокруг мутных глаз цвели фиолетовые синяки.

— Хай, — сказала девочка, расклеивая сухие губы. — Он съел мои пальцы. И твои съест.

Психопат встряхнул ошарашенную Нику, отбросил в сторону как мешок. Она врезалась в колонну. Удар вышиб дух из груди. Женис схватил ее за руки, дернул их за спину и накинул на запястья хомут. Рванул, фиксируя, и пластиковая стяжка полоснула нежную кожу, а кости хрустнули.

«Не плакать, не плакать!» — увещевала себя Ника.

Гирлянды мигали радостно. Девочка в кресле с любопытством наблюдала за коллегой по несчастью.